Хотя Альмансор попал не в такое тяжелое рабство, как христиане, потому что был правоверным мусульманином, но все-таки теперь опять исчезла всякая надежда снова увидать родину и отца. Он прожил там пять лет у одного богатого человека и должен был поливать цветы и возделывать сад. Этот богатый человек умер без близких наследников, его владения раздробили, рабов разделили, и Альмансор попал в руки торговца рабами. Последний в это время снаряжал корабль, чтобы где-нибудь в другом месте продать своих рабов дороже. Случайно я сам был рабом этого торговца и попал на тот же самый корабль, где находился и Альмансор. Там мы познакомились, и там он рассказал мне свои удивительные приключения. Когда же мы вышли на берег, я был свидетелем чудеснейшего предопределения Аллаха: берег, на который мы вышли из лодки, был берегом его отечества; рынок, где нас выставили на продажу, был рынком его родного города, и, господин, — коротко говоря, его купил его собственный, его дорогой отец!

От этого рассказа шейх Али Бану погрузился в глубокое раздумье. Рассказ невольно увлек его. Грудь шейха вздымалась, глаза сверкали, и он часто готов был перебить своего молодого раба. Но конец рассказа, по-видимому, не удовлетворил его.

— Ты говоришь, что теперь ему был бы двадцать один год? — начал он спрашивать.

— Господин, он моих лет, от двадцати одного до двадцати двух лет.

— А какой город он называл своим родным городом? Этого ты нам еще не сказал.

— Если я не ошибаюсь, — отвечал тот, — это была Александрия!

— Александрия! — воскликнул шейх. — Это мой сын! Где он, где он остался? Ты не говорил, что его звали Кайрамом? У него были темные глаза и каштановые волосы?

— Это так, в минуту искренности он называл себя Кайрамом, а не Альмансором.

— Но, Аллах! Аллах! скажи же мне: ты говоришь, что его отец купил его на твоих глазах? Он говорил, что это его отец? Так он все-таки не мой сын!

Раб отвечал:

— Он сказал мне: «Хвала Аллаху после такого долгого несчастья! Это рынок моего родного города!» А спустя несколько времени из-за угла вышел какой-то знатный человек, и тогда он воскликнул: «О, какой дорогой дар неба — глаза! Я еще раз вижу своего почтенного отца!» А тот человек подошел к нам, посмотрел на одного, на другого и наконец купил того, с кем все это случилось. Тогда Альмансор воззвал к Аллаху, произнес горячую благодарственную молитву и прошептал мне: «Теперь я опять вступаю в чертоги своего счастья! Меня купил мой собственный отец!»

— Так это все-таки не мой сын, не мой Кайрам! — сказал шейх, удрученный горем.

Тогда юноша уже не мог удержаться. Из его глаз потекли радостные слезы, он бросился перед шейхом на колени и воскликнул:

— А все-таки это ваш сын, Кайрам Альмансор! Ведь вы купили его!

— Аллах, Аллах! Чудо, великое чудо! — воскликнули присутствовавшие и пододвинулись ближе, а шейх стоял безмолвно и изумленно смотрел на юношу, который поднял к нему свое прекрасное лицо.

— Друг Мустафа! — сказал он старому дервишу. — На моих глазах от слез висит завеса, так что я не могу видеть, запечатлены ли на его лице черты его матери, которые были у моего Кайрама. Подойди сюда и посмотри на него!

Старик подошел, долго смотрел на молодого человека, потом положил руку на его лоб и сказал:

— Кайрам! Что гласит изречение, которым я в день несчастья напутствовал тебя в лагерь франков?

— Дорогой учитель! — отвечал юноша, привлекая руку старика к губам. — Оно гласит: «Кто любит Аллаха и имеет чистую совесть, тот и в пустыне горя не одинок; ведь у него два товарища, которые утешая идут рядом с ним».

Тогда старик с благодарностью возвел глаза к небу, привлек юношу на грудь, передал его шейху и сказал:

— Прими его! Как верно то, что ты десять лет скорбел о нем, так верно и то, что это твой сын Кайрам!

Шейх был вне себя от радости и восторга. Он все время снова всматривался в черты найденного сына и снова, несомненно, находил образ своего сына, каким потерял его. И все присутствовавшие разделяли его радость, ведь они любили шейха, и каждому из них казалось, что сегодня ему дарован сын.

Теперь опять пение и ликование наполнили эту залу, как в дни счастья и радости. Юноша должен был еще раз и еще подробнее рассказать свою историю, и все хвалили арабского профессора, императора и всякого, кто покровительствовал Кайраму. Все пробыли вместе до ночи, а когда стали расходиться, шейх щедро одарил каждого из своих друзей, чтобы они всегда помнили этот радостный день.

А четырех молодых людей он представил своему сыну и пригласил их всегда посещать его. Было решено, что с писателем Кайрам будет читать, с живописцем — совершать небольшие поездки, что купец разделит с ним пение и танцы, а другой будет приготовлять для них все удовольствия. Они тоже были щедро одарены и весело вышли из дома шейха.

— Кому мы обязаны всем этим, — говорили они между собой, — кому другому, как не старику? Кто подумал бы это тогда, когда мы стояли перед этим домом и бранили шейха?

— И как легко нам могло бы прийти в голову не послушать наставлений старика, — сказал другой, — или вовсе осмеять его! Ведь он имел довольно оборванный и бедный вид, и кто мог подумать, что это мудрый Мустафа!

— Удивительно! Не здесь ли мы громко выражали свои желания? — сказал писатель. — Один хотел тогда путешествовать, другой — петь и танцевать, третий — быть в хорошем обществе, а я — читать и слушать рассказы, и разве не все наши желания исполнились? Разве я не могу читать все книги шейха и покупать что хочу?

— А разве я не могу приготовлять его обеды, устраивать его прекраснейшие удовольствия и сам участвовать в них? — сказал другой.

— А я? Всякий раз, как мое сердце пожелает слушать пение и струнную музыку или смотреть танец, разве я не могу пойти и попросить себе его рабов?

— А я! — воскликнул живописец. — До этого дня я был беден и не мог шагу ступить из этого города, а теперь могу ехать куда хочу!

— Да, — сказали все они, — однако хорошо, что мы послушались старика. Кто знает, что из нас вышло бы?

Так говорили александрийские юноши и веселые и счастливые шли домой.

Много лет назад, когда в Шпессарте дороги были еще плохи и не так людны, как теперь, через Шпессартский лес шли два молодых парня. Одному было лет восемнадцать; он был механиком. Другой, золотых дел мастер, по виду едва мог сойти за шестнадцатилетнего. На этот раз он совершал первое свое путешествие по свету.

Уже надвинулся вечер, и тени исполинских сосен и буков затемняли узкую дорогу, по которой они брели. Механик смело шагал вперед, насвистывая песенку, по временам оживленно болтал со своей собакой и казался не очень огорченным, что ночь была уже близко, хотя до ближайшей харчевни было еще далеко. Но Феликс, золотых дел мастер, часто боязливо озирался. Если по деревьям шумел ветер, ему казалось, что сзади себя он слышит шаги. Если колыхался и раздвигался придорожный кустарник, ему чудилось, что позади кустов выглядывают какие-то лица.

Впрочем, золотых дел мастер не был суеверен или малодушен. В Вюрцбурге, где он обучался, он слыл среди товарищей за неустрашимого малого, у которого сердце как раз на месте. Но сегодня у него было странно на душе. О Шпессарте ему рассказывали много разных вещей: и болылая-то шайка разбойников засела там, и множество-то путешественников было ограблено там за последние недели. Мало того, рассказывали даже несколько страшных историй об убийствах, которые произошли здесь в недалеком времени. И ему сделалось немного жутко за свою жизнь, потому что их было всего двое и против вооруженных разбойников они могли сделать весьма немного. Он часто раскаивался, что послушался механика, предложившего идти еще одну станцию, вместо того чтобы переночевать при входе в лес.

— Но если в сегодняшнюю ночь я буду убит и с моей жизнью пропадет все, что я имею, то это будет твоя вина, механик, потому что ты увлек меня в этот ужасный лес.