Об этих трех людях часто думал угольщик Мунк Петер, одиноко сидя в еловом лесу. Правда, у всех троих был один порок, который делал их ненавистными людям. То была их непомерная жадность, их бессердечие к должникам и бедным, — а шварцвальдцы предобрый народ. Но известно, как бывает в таких случаях: если за жадность их ненавидели, то за их деньги они все-таки были в почете, ибо разве кто-нибудь, кроме них, мог так бросаться талерами, словно деньги можно натрясти, как шишки с елок?

«Так дальше не может продолжаться, — сказал однажды Петер сам себе. Он был глубоко опечален, так как накануне был праздник и весь народ собрался в трактире. — Если я скоро не разбогатею, я над собой что-нибудь сделаю. Ах, если бы я был так же богат и уважаем, как толстый Эзехиэль, или так же смел и могуществен, как длинный Шлуркер, или так же известен и мог бы бросать музыкантам талеры вместо крейцеров, как король танцев. Но откуда только у парня такие деньги?» Он перебирал в уме всяческие средства, как раздобыть деньги, но ни одно ему не нравилось. Наконец, вспомнились ему также предания о людях, которые в прежние времена становились богатыми благодаря Голландцу Михелю или Стеклянному Человечку. Когда еще был жив его отец, их часто посещали разные бедные люди, и они долго и пространно толковали о богатых и о том, как кто разбогател. В этих рассказах большую роль играл Стеклянный Человечек. При старании он даже мог, пожалуй, припомнить стишки, которые нужно было произнести среди леса, на пригорке, поросшем елями, чтобы он явился. Начинались они так:

Но сколько он ни напрягал своей памяти, окончания стихов он никак не мог вспомнить. Он часто говорил себе, что надо спросить кого-нибудь из стариков, как звучит это заклинание, но каждый раз его удерживал страх выдать свою тайную мысль. Он думал также, что это сказание о Стеклянном Человечке не очень известно и что стишки эти знают только немногие, так как богатых людей в лесу мало, и потом, почему же отец его и другие бедняки сами не попытали счастья? Как-то раз он навел свою мать на разговор о Стеклянном Человечке, и она рассказала ему все, что он и без того знал. Она также помнила только первую строчку стишков и рассказала ему под конец, что человечек показывается только тем людям, которые родились в воскресенье между одиннадцатью и двумя часами пополудни. Это заклинание подходило к нему, если бы только он его помнил, так как он родился в воскресенье в полдень.

Как только угольщик Мунк Петер услыхал это, он, от радости и от нетерпения поскорее пуститься на поиски счастья, был совсем вне себя. Ему казалось достаточным знать хоть часть стишков и быть рожденным в воскресенье; Стеклянный Человечек должен показаться ему. Поэтому, распродав свой уголь, он не стал разводить новый костер, а надел парадную куртку отца и новые красные чулки, взял воскресную шляпу и пятифутовый терновый посох и простился с матерью: «Мне нужно в город, в воинское присутствие. Мы скоро будем тянуть жребий, кому идти в солдаты, и вот я хочу еще раз напомнить начальнику, что вы вдова и что я ваш единственный сын».

Мать одобрила его решение, он же отправился на еловый холм, расположенный на самой высокой вершине Шварцвальда; в двух часах пути в окружности не было тогда ни деревни, ни даже хижины, так как суеверные люди считали, что там нечисто. Также, несмотря на то, что. кругом росли высокие и прекрасные ели, дрова на том участке рубили неохотно, ибо часто у дровосеков, которые там работали, топоры соскакивали с топорищ и врезались им в ногу или же деревья так быстро падали, что увлекали за собой людей, калечили и даже убивали их; к тому же и самые лучшие деревья этого места шли только на топливо, так как плотогоны никогда не брали ни одного ствола оттуда для своих плотов, ибо существовало поверье, что и человек и дерево погибнут, если хоть одно бревно будет взято с холма. Оттого и росли деревья на еловом холме так густо и так буйно, что даже в ясный день там было почти так же темно, как ночью, и Петер Мунк невольно содрогался от страха; он не слышал ни одного голоса, никаких шагов, кроме своих собственных, ни звука топора, — казалось, даже птицы неохотно залетали в эти густые лесные сумерки.

Угольщик Мунк Петер достиг теперь самой верхушки елового холма и очутился перед елью невероятных размеров, за которую голландские корабельщики немедля выложили бы много сотен гульденов. «Здесь, — подумал он, — и живет, вероятно, хранитель клада», стянул с головы большую воскресную шляпу, сделал перед деревом глубокий поклон, откашлялся и дрожащим голосом произнес: «Желаю вам приятнейшего вечера, господин стекольный мастер!» Но никакого ответа не последовало, и кругом по-прежнему все было тихо. «Может быть, все-таки лучше сказать стишки», — подумал он и пробормотал:

В то время как он произносил эти слова, он со страхом заметил, что из-за толстого ствола ели выглянула маленькая странная фигурка; ему показалось, что он увидел Стеклянного Человечка, каким ему описывали его: черный кафтанчик, красные чулочки, шляпа — все было именно таким; даже бледное, но тонкое и умное личико, о котором ему рассказывали, мелькнуло перед ним. Но увы, так же быстро как Стеклянный Человечек выглянул, так же быстро он и исчез. «Господин стекольный мастер! — поколебавшись немного, крикнул ему Петер Мунк. — Будьте так добры, не морочьте меня! Господин стекольный мастер! Если вы думаете, что я вас не видел, вы очень ошибаетесь. Я очень хорошо видел, как вы выглянули из-за ствола!» Но ответа так и не последовало, хотя ему казалось порою, что он слышит за елью тихое хриплое хихиканье. Наконец его нетерпение пересилило страх, до сих пор еще удерживавший его. «Подожди же, паренек! — крикнул он. — Доберусь я до тебя!» И он одним прыжком очутился за деревом; но никакого хранителя клада в еловом лесу там не оказалось, и лишь маленькая хорошенькая белка проворно взбежала вверх по стволу.

Петер Мунк покачал головой; он понял, что заклинание его подействовало лишь до известной степени и что в его стишке не хватает, быть может, всего лишь одной строчки, чтобы вызвать Стеклянного Человечка; но как он ни думал, как ни напрягался, так ничего и не придумал. Белочка появилась на нижних ветвях ели и не то хотела ободрить его, не то смеялась над ним. Она охорашивалась, распушив красивый хвост, глядела на него своими умными глазами, и вдруг ему стало как-то не по себе наедине с этим зверьком, ибо у белки то появлялась человечья голова и на ней остроконечная треугольная шапочка, то она опять становилась совсем обыкновенной белкой, и только на задних лапках у нее виднелись красные чулочки и черные башмачки. Одним словом, это был веселый зверек, и все-таки угольщику Мунку Петеру было боязно, так как он думал, что все это неспроста.

Еще быстрее, чем он пришел, пустился Петер в обратный путь. В лесу становилось все темнее, деревья кругом росли все чаще, и ему стало вдруг так страшно, что он со всех ног бросился бежать; и только когда вдали услыхал лай собак и вскоре затем увидел среди деревьев дымок какой-то хижины, он немного успокоился. Когда же он подошел поближе и разглядел людей в хижине, он по их одежде убедился, что со страху бежал в противоположном направлении и, вместо того чтобы придти к стекольным мастерам, прибежал к плотогонам. Люди, жившие в хижине, были дровосеки: старик, его сын — хозяин и несколько взрослых внуков. Они приветливо встретили угольщика Мунка Петера, попросившегося к ним на ночлег, не спрашивая, откуда он и как его зовут, угостили его яблочным вином, и вечером подали на стол большого глухаря — любимое кушанье шварцвальдцев.