И тогда страшная правда открылась ему во всей своей беспощадности, и он, издав душераздирающий вопль отчаяния, бросился, рыдая, на пол. Значит, вот какой он на самом деле – уродливое, горбатое, жалкое существо! Значит, он и есть то чудовище, которое его самого напугало своим страшным видом, и дети смеялись вовсе не над его танцем, а над ним самим! Ну а маленькая Принцесса, которая, как ему казалось, полюбила его, попросту потешалась над его несуразной внешностью и кривыми ногами. Ах, зачем его забрали из леса, где не было никаких зеркал, показывающих ему, как отталкивающе он выглядит?! Почему отец не убил его, а продал этим аристократам, которые глумятся над его уродством?! Горячие слезы текли по его щекам, и он схватил белую розу и растерзал ее на отдельные лепестки. Распростертое на полу чудовище сделало то же самое, а затем швырнуло горстку нежных лепестков вверх. Когда Карлик некоторое время спустя взглянул на лежащее ничком чудовище, оно тоже приподняло голову: лицо его было искажено страданием. Чтобы не видеть этого, он отполз в сторону и закрыл руками глаза. Потом, подобно раненому животному, переполз еще дальше, в тень, и так и лежал, стеная.

Когда Инфанта и ее друзья, возвращаясь с террасы, вошли в комнату и увидели лежащего ничком маленького уродца, который с крайне нелепым и преувеличенно страдальческим видом колотил по полу плотно сжатыми кулачками, они так и покатились со смеху, а затем, окружив его со всех сторон, принялись с интересом наблюдать за ним.

– Танцевал он очень забавно, – сказала Инфанта, обмахиваясь веером, – но как актер он еще забавнее. Право, он играет не хуже марионеток, хотя, конечно, не так естественно.

И она захлопала в ладоши.

Но Карлик так и не поднял головы, а рыдания его становились все тише и тише, и вдруг он издал странный возглас и схватился за бок. Потом припал к полу и затих.

– Ну, хорошо! – нетерпеливо произнесла Инфанта, решив, что пауза чересчур затянулась. – Теперь ты должен станцевать для меня.

– Да, да! – поддержали ее остальные. – Вставай поскорей и танцуй, ведь ты это умеешь не хуже макак, только у тебя получается намного смешнее.

Но Карлик ничего не отвечал.

Инфанта топнула ножкой и позвала своего дядю, который в это время прохаживался с камергером по террасе, читая депеши, только что полученные из Мексики, где недавно была учреждена Святая палата.

– Мой смешной карлик капризничает, – крикнула она ему. – Разбуди его и скажи ему, что он должен для меня танцевать.

Придворные, улыбнувшись друг другу, неторопливо вошли в комнату. Дон Педро склонился над Карликом и шлепнул его по щеке своей вышитой перчаткой.

– Ну-ка вставай и танцуй, – сказал он. – Танцуй же, тебе говорят, petit monstre.[22] Инфанте Испании и обеих Индий угодно развлечься.

Но Карлик даже не шевельнулся.

– Придется распорядиться, чтобы его высекли, – устало проговорил дон Педро и вышел на террасу.

А камергер, посерьезнев, опустился рядом с карликом на колени и приложил к его сердцу руку. Спустя несколько минут он пожал плечами, поднялся на ноги и, низко поклонившись Инфанте, сказал:

– Mi bella Princesa,[23] ваш смешной карлик никогда больше танцевать не будет. А жаль – ведь он так уродлив, что заставил бы и Короля улыбнуться.

– Но почему он не будет танцевать? – спросила смеясь Инфанта.

– Потому что у него разбито сердце, – ответил камергер.

Инфанта сдвинула брови, и ее красиво очерченные губы, подобные лепесткам розы, искривились в очаровательной гримасе презрения.

– Впредь пусть ко мне приходят играть только те, у кого нет сердца! – воскликнула она и убежала в сад.

Юный Король

Посвящается Маргарет, известной как леди Брук и рани Саравака[24]

Вечером накануне дня коронации юный Король остался в своих роскошных покоях совершенно один. Придворные Его величества только что простились с ним, отвесив, согласно церемонным обычаям того времени, глубочайшие, до самой земли, поклоны, и направились в Большой зал дворца, где им предстояло выслушать последнюю перед торжественным событием лекцию по этикету, которую читал им Профессор Церемониальных наук, – а то ведь некоторые из них так и не сумели избавиться от естественности и непринужденности в манерах, что, как всем известно, совершенно непозволительно для придворных.

Юный Король – а он был совсем еще мальчик: ему едва исполнилось шестнадцать лет, – нимало не сожалел об уходе своих подчиненных. Как только они удалились, он издал глубокий вздох облегчения и, откинувшись на мягкие подушки своего расшитого затейливыми узорами ложа, застыл в неподвижной позе, слегка приоткрыв рот и глядя перед собой встревоженными глазами, словно смуглолицый Фавн[25] или какой-нибудь лесной зверек, только что извлеченный охотниками из капкана.

Его и в самом деле отыскали охотники, случайно набредя на него, когда он, босоногий и со свирелью в руке, брел вслед за стадом коз, принадлежавших бедному пастуху, который воспитал его и сыном которого он всегда себя считал. В действительности же он был ребенком единственной дочери старого короля, вступившей в тайный брак с человеком гораздо более низкого, чем она, положения. Некоторые утверждали, будто ее таинственный супруг – пришлый музыкант, своей волшебной игрой на лютне сумевший пленить сердце юной принцессы; другие же уверяли, будто он художник из Римини,[26] чей талант произвел на нее неизгладимое, может быть слишком неизгладимое, впечатление; спустя короткое время художник этот внезапно исчез из города, оставив работу над росписью собора незавершенной. Ребенка, когда ему была лишь неделя от роду, забрали у матери, пока та спала, и отдали на попечение простого крестьянина и его жены, не имевших своих детей и живших в дальнем лесу, до которого было более дня езды от города. Не прошло и часа после пробуждения бледной словно полотно девушки, столь недавно познавшей радость материнства, как страшное горе, а может быть, по уверениям придворного лекаря, черная чума или же, по мнению некоторых, сильнодействующий итальянский яд, подсыпанный в кубок пахнущего пряностями вина, оборвали ее юную жизнь. И в тот самый момент, когда один из верных слуг старого короля, везший младенца перед собой на седельной луке, свесился со своего взмыленного коня, чтобы постучать в сколоченную из грубых досок дверь хижины, где жил крестьянин, гроб с телом Принцессы опускали в свежевырытую могилу на заброшенном кладбище за городскими воротами рядом с другим гробом, где, если верить слухам, лежало тело какого-то чужеземного юноши невиданной красоты, чьи руки были стянуты за спиной завязанной в узел веревкой, а грудь покрыта алыми кинжальными ранами.

Так, во всяком случае, гласила история, которую люди шепотом пересказывали друг другу. Но несомненным остается тот факт, что, оказавшись на смертном одре, старый король – то ли из раскаяния в содеянном им великом грехе, то ли из стремления сохранить королевство за потомками своего рода – велел доставить мальчика во дворец и в присутствии Королевского совета провозгласил внука своим наследником.

С первой же минуты своего признания в качестве продолжателя королевской династии юноша стал проявлять признаки необыкновенной любви к прекрасному – любви, которой суждено было оказать столь сильное влияние на его жизнь. Придворные, сопровождавшие новоявленного наследника в отведенные ему покои, любили потом рассказывать, что, увидев ждущие его изысканные наряды и роскошные драгоценности, он издал невольный крик радости. Грубую одежду, в которой его привезли – кожаную блузу и плащ из овчины, – он сбросил с себя чуть ли не с яростным наслаждением.

вернуться

22

Petit monstre – маленькое чудовище (фр.).

вернуться

23

Mi bella Princesa – Моя прекрасная принцесса (исп.).

вернуться

24

Леди Брук (Маргарет для Уайльда) была женой Джеймса Брука, правителя колонии Англии Саравака (ныне штат Малайзии). Поскольку англичанина Брука называли «белым раджой», его супругу называли «рани», что значит «жена раджи».

вернуться

25

Фавн – римский бог лесов и полей, покровитель стад и пастухов. Это сравнение не случайно, так как детские годы юного Короля проходили в семье бедного пастуха, жившего в лесной глуши.

вернуться

26

Римини – город в Северной Италии.