Тыловые шеренги этих шелтронов составляли представители отдельных шотландских кланов, островитяне и горцы, которые шли в бой босиком и без доспехов, но орудовали такими тяжеленными мечами, что могли с равным успехом порубить человека в капусту или переломать ему все кости. В рукопашной то были грозные бойцы, но без защитного вооружения они становились легко уязвимыми для стрел, поэтому-то их и разместили в задних рядах. В первых шеренгах трех шелтронов встали бойцы с древковым оружием и спешившиеся ратники.

Ратники были вооружены мечами, топорами, булавами или боевыми молотками и, самое главное, имели щиты, которые могли защитить копейщиков, орудовавших не простыми пиками, а алебардами, глефами и гизармами, имевшими кроме острых наконечников крючья и рубящие лезвия, как у топоров. Острие позволяло не подпускать противника, крюк давал возможность стащить человека с коня, а лезвие топора при хорошем замахе могло рассечь кольчугу или латы. Строй ощетинился сталью, создав для англичан непроницаемую преграду, а священники расхаживали вдоль него, освящая оружие и благословляя державших его людей. Солдаты опускались на колени, чтобы принять их благословение. Несколько лордов, как и сам король, сели верхом, но только для того, чтобы иметь возможность обозревать общую картину поверх голов воинов. Сейчас все они смотрели на юг, где подтягивались и становились в строй последние разрозненные отряды англичан. Врагов, теперь в этом не оставалось сомнений, было немного. Шотландцам предстояло разбить не слишком большую армию.

Слева от шотландцев высились стены и башни Дарема, заполненные собравшимися посмотреть сражение людьми, а впереди стояла маленькая английская армия, командирам которой не хватило здравого смысла увести ее на юг, к Йорку. Вместо этого они решили драться, причем в ситуации, когда шотландцы превосходили их численно и занимали более выгодную позицию.

— Если вы ненавидите англичан, — крикнул сэр Уильям Дуглас своим людям с правого фланга, — пусть они вас услышат!

Шотландцы гневно взревели, копья и мечи ударили о щиты, а в центре позиции, где стоял под знаменами королевский шелтрон, барабанщики забили в громадные барабаны из козлиной кожи. Ее натягивали на дубовые обручи так туго, что брошенный на барабан желудь отскакивал на высоту, с которой его бросали, а когда по инструментам начинали бить, они издавали не просто гул, а почти металлический звон, заполнявший небеса.

— Если вы ненавидите англичан, дайте им знать это! — крикнул граф Марч с левого, ближнего к городу фланга шотландской армии. — Пусть все знают, как сильны вы сами и ваша ненависть!

Бойцы взревели еще громче, забили копьями о щиты еще сильнее. Казалось, что вал ненависти сам по себе сметет трехтысячное английское войско, которому хватило глупости выйти на бой с троекратно превосходящим его врагом.

— Мы их всех порежем, как стебли ячменя, — заверил какой-то священник, — мы оросим поля их зловонной кровью и наполним ад их английскими душами.

— Английские женщины будут нашими! — заявил сэр Уильям своим людям. — Сегодня ночью вы сможете позабавиться с их женами и дочерьми.

Он ухмыльнулся своему племяннику.

— Ты, Робби, сможешь выбрать себе лучших женщин Дарема.

— А к Рождеству — и Лондона, дядя, — весело откликнулся молодой Дуглас.

— Ага, и их тоже, — пообещал сэр Уильям.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — возгласил старший капеллан короля, — отправьте их всех в ад! Всех до единого, прямиком в ад! И ведайте: каждый убитый вами англичанин сократит ваш срок пребывания в чистилище на тысячу недель!

— Если вы ненавидите англичан, — призвал лорд Роберт Стюарт, — пусть они это слышат!

Гул ненависти шотландцев был подобен грому. Он наполнил глубокую долину Уира, эхом отдаваясь от утеса, на котором стоял Дарем, и разносился повсюду, возвещая всему северному краю о приходе исконного врага.

А Давид, король Шотландии, радовался тому, что привел своих людей сюда, где пал крест с драконами, где дымились сгоревшие дома и где англичане ждали неминуемой гибели. Он радовался, ибо верил, что этот день принесет славу знамени святого Андрея, великому дому Брюсов и всей Шотландии.

Томас, отец Хобб и Элеонора проследовали за приором и его монахами, продолжавшими распевать свои гимны, хотя уже и не так стройно, ибо они порядком запыхались. Покров святого Кутберта, колыхавшийся над их головами, привлек женщин и детей, которые, не захотев остаться в глубоком тылу, где они не могли видеть своих мужчин, тоже тянулись вверх по склону с запасными связками стрел. Томас хотел пойти побыстрее, обогнать монахов и разыскать людей лорда Аутуэйта, но Элеонора намеренно отставала, и он сердито повернулся к ней.

— Ты можешь прибавить шагу? — проворчал он по-французски.

— Могу, конечно. Так же, как ты можешь обойтись без этой битвы.

Отец Хобб, который вел лошадь, даже не разумея ни слова, по тону понял, о чем речь. Он вздохнул, за что Элеонора наградила священника сердитым взглядом.

— Тебе нет надобности лезть в эту драку, — продолжила она.

— Я лучник, — упрямо сказал Томас, — а там, наверху, враг.

— Твой король послал тебя искать Грааль! — не унималась девушка. — И ты должен его найти, а не сложить здесь голову, бросив меня одну. Меня и ребенка! Что мы будем делать одни здесь, в Англии?

— Я вовсе не собираюсь сегодня погибать, — язвительно заявил Томас.

— А ты что, сам выбираешь час своей смерти? — еще более язвительно откликнулась Элеонора. — Он тебе известен? Ну не иначе тебе сам Господь Бог сообщил!

Томаса эта неожиданная вспышка застала врасплох, ибо Элеонора была сильной девушкой, не склонной к капризам и перепадам настроения. Однако сейчас она была расстроена до слез.

— Эти люди, — сказал Томас, — Пугало и Попрошайка, они и пальцем тебя не тронут. Я буду рядом.

— Да не в них дело! — простонала его подруга. — Прошлой ночью мне приснился сон.

Томас положил ей на плечи могучие, налившиеся силой от постоянного натягивания тугой тетивы руки.

— Прошлой ночью мне тоже приснился Грааль, — сказал он, хотя это была и не совсем правда. Юноше не приснился Грааль, скорее, он проснулся от видения, которое оказалось обманом, но нельзя же было признаться в этом Элеоноре. — Он был прекрасен и светился, как чаша, наполненная золотым огнем.

— А в моем сне, — промолвила Элеонора, подняв на него взгляд, — ты был покойником. Черным, раздувшимся мертвецом.

— Что она говорит? — спросил отец Хобб.

— Ей приснился плохой сон, — сказал Томас по-английски, — кошмарный сон.

— Ночные кошмары нам посылает дьявол, — заявил священник. — Это хорошо известно. Скажи ей.

Томас перевел это Элеоноре, а потом погладил выбившуюся на лбу прядь золотистых волос и засунул ее под вязаную шапочку. Он любил это лицо — искреннее, серьезное, малость похожее на кошачью мордочку, но с большими глазами и выразительным ртом.

— Это был просто кошмар, — заверил Томас девушку, — un cauchemar.

— Пугало, — сказала Элеонора с дрожью, — Пугало был в этом cauchemar.

Томас покрепче обнял подругу и пообещал:

— Он и близко к тебе не подойдет.

До его слуха доносилась какая-то странная отдаленная декламация, но эти звуки мало походили на торжественные молитвы монахов. То было глумливое, настойчивое бормотание, тяжкое, как барабанный бой, и такое же ритмичное.

Слов не разобрать, но в этом и не было надобности.

— Враги ждут нас, — сказал Томас Элеоноре.

— Мне они не враги, — пылко возразила она.

— Если шотландцы ворвутся в Дарем, то разбирать не станут, — заверил ее Томас. — Они обойдутся с тобой как и со всеми прочими: откуда им знать, что ты не считаешь их врагами?

— Все ненавидят англичан. Ты замечал? Французы ненавидят вас. И бретонцы, и шотландцы тоже, все до единого в христианском мире ненавидят вас! А почему? Да потому, что вы больше всего на свете любите воевать. Готовы драться с кем угодно, когда угодно, неважно за что! Это чистая правда. Все знают, каковы англичане. А ты? Сегодня не твой бой, ты не обязан сражаться, но лезешь в эту драку, потому что тебе не терпится оказаться там, где убивают.