Шотландский король, только что зарубивший какого-то англичанина, услышал леденящий душу крик своего знаменосца и, оглянувшись, увидел, как падает королевский стяг. Коню знаменосца подрубили подколенное сухожилие, а когда животное вместе со всадником рухнуло на землю, целая толпа английских лучников и ратников навалилась сверху. Знаменосец погиб, знамя оказалось в руках врагов, а самого Давида Брюса, ухватив за узду его коня, в последний момент вытащил из свалки королевский капеллан. Ближние шотландские воины, чертыхаясь, бросились наперерез рубившим их сплеча закованным в латы английским всадникам, чтобы своими телами прикрыть отход монарха. Король попытался было вернуться вбой, но капеллан силой направил его скакуна в сторону.

— Беги, государь! Спасайся!

Метавшиеся в испуге люди натыкались на королевского коня, который сам споткнулся о труп. Теперь англичане оказались у шотландцев в тылу, и король, осознав опасность, пустил в ход шпоры. Вражеский рыцарь, устремившись наперерез, замахнулся на него мечом, но Давид отбил удар и помчался дальше. Его армия распалась на группы отчаянных беглецов. Он увидел, как граф Ментейт пытается взобраться на коня, но тут английский лучник схватил лорда за ногу, стащил на землю, навалился на него и приставил нож к горлу. Лорд закричал, что сдается. Сдался англичанам и граф Файф, а граф Стартирн погиб. Граф Уитгаун еще сражался, но на него вовсю наседали двое английских рыцарей, чьи мечи молотили его стальные латы, как кузнечные молоты наковальню. Один из больших шотландских барабанов, уже пробитый и порванный, катился вниз, с глухим стуком подскакивая на камнях и постепенно набирая скорость на крутом склоне, пока не отскочил в сторону и не застрял между валунами.

Большое королевское знамя вместе со штандартами дюжины знатнейших шотландских лордов оказалось в руках англичан, а сами они, те, кто не погиб и не попал в плен, скакали на север. Лорд Роберт Стюарт, едва не одержавший в этот день победу, мчался прочь по восточному склону, тогда как король скакал по западному. Давид Второй гнался за тенью, ибо солнце уже опустилось ниже холмов, к которым он устремлялся, ища спасения. Почему-то в эти мгновения беглец думал не о проигранной битве, а о своей жене. Неужели она так и не забеременеет? Ему говорили, будто лорд Роберт нанял колдунью наложить заклятье на чрево королевы, чтобы трон перешел от Брюсов к Стюартам.

— Государь! Государь!

Чей-то крик оторвал короля от его мыслей, и он увидел группу уже спустившихся в долину английских лучников. Как это они его обошли? Натянув поводья, Давид наклонился вправо, чтобы помочь коню на повороте, но тут в грудь его скакуна ударила стрела. Один из его спутников вылетел из седла и покатился по усеянной острыми, рвавшими в клочья кольчугу камнями земле. Конь ржал от боли, из раны хлестала кровь. Другая стрела отскочила от заброшенного королем на спину щита, третья застряла в конской гриве. Конь хрипел, бег его замедлился.

Король ударил шпорами, но скакать быстрее его конь не мог. Давид сморщился, и от этой гримасы покрывшая его рану корка прорвалась и кровь хлынула из-под поднятого забрала на сюрко. Лошадь снова споткнулась. Увидев впереди речушку и переброшенный через нее каменный мостик, король успел мысленно подивиться тому, что кто-то додумался перебросить мост через столь жалкий ручей, но тут передние ноги скакуна подогнулись и Давид покатился по земле. Каким-то чудом он не оказался придавленным конем, не переломал костей, а вскочил и побежал к мосту, где его поджидали трое всадников, один из которых держал в поводу запасную лошадь.

Но прежде чем король успел туда добраться, вновь засвистели стрелы. Один конь, раненый, вырвался и умчался на восток, орошая землю кровью, сочившейся из раны в животе, а другой упал со стрелой в крестце, двумя в животе и еще одной в шее, эта угодила скакуну прямо в яремную вену.

— Под мост! — выкрикнул король, ибо спрятаться и отсидеться можно было только там.

Уже смеркалось, совсем рядом были горы, и он полагал, что если им удастся дождаться под мостом темноты, то к рассвету они, пожалуй, смогут доковылять пешком до Шотландии. Стрелы больше не свистели, все их лошади погибли, и Давиду очень хотелось надеяться, что английские лучники отправились на поиски другой добычи.

— Подождем здесь, — прошептал он.

Выше по склону звучали пронзительные крики и стучали копыта, но тут, близ моста, царило затишье. Давид поежился, осознавая масштаб обрушившегося на него несчастья. Сегодня его армия перестала существовать, его великие надежды обратились в ничто, и вместо рождественского пира в Лондоне Шотландия лежала беззащитной перед торжествующим врагом.

Давид посмотрел на север. Кучку горцев, перебегавших речушку вброд, настигли английские всадники, и обагрившую воду кровь убитых шотландцев течением снесло к ногам их короля. Он непроизвольно подался назад, в тень моста, тогда как англичане направили коней на запад, в погоню за другими беглецами. По мосту с грохотом проскакали лошади, и четверо шотландцев сжались, не смея не то что говорить, а даже взглянуть друг на друга, пока топот копыт не стих. С гребня прозвучала труба, и пение ее было исполнено торжества и презрения. Давид закрыл глаза, ибо боялся не удержаться и разрыдаться.

— Государь, вам срочно нужен лекарь! — воскликнул кто-то, и король, открыв глаза, увидел, что это сказал один из его слуг.

— Этого не исправить, — со вздохом отозвался Давид, имея в виду непоправимое для Шотландии поражение.

— Щеку-то? Заживет, государь, — постарался успокоить монарха не понявший смысла его слов слуга.

Король, в свою очередь, воззрился на того непонимающе, словно они говорили на разных языках, и тут вдруг впервые по-настоящему ощутил, как страшно болит его раненая щека. Целый день Давид не замечал рану, но теперь боль стала нестерпимой. На его глаза навернулись слезы, хотя и не столько от боли, сколько от стыда. Взор его затуманился. Прежде чем король успел проморгаться, замелькали тени, послышались крики, заплюхала под сапогами вода. Спрыгнувшие в речушку вооруженные мечами и копьями люди устремились под арку моста с азартом охотников на выдр. Взревев от ярости, король бросился на ближайшего к нему англичанина, причем, позабыв про меч, принялся бить того кулаками. Брызнула кровь, закрошились под латной рукавицей зубы, но когда другие англичане заломили Давиду руки, сбитый им с ног и упавший в воду человек с окровавленным лицом и выбитыми зубами зашелся радостным смехом.

Ибо ему удалось захватить пленника. И теперь его ждало богатство.

Он захватил в плен самого короля.

Англия и Нормандия, 1346-1347 годы.

В соборе было темно. Настолько темно, что яркие краски на колоннах и стенах полностью терялись во мраке. Свет пробивался лишь из боковых приделов, где перед алтарями горели свечи, да из-за ширмы с распятием, за которой в хорах колебались язычки пламени и облаченные в черное монахи нараспев произносили молитвы. Их голоса воспаряли к сводам и опадали в песнопении, которое, может быть, наполнило бы глаза Томаса слезами, останься у него хоть какие-то невыплаканные слезы.

«Libera me, Domine, de morte aeterna», — возглашали монахи, когда дымок от свечей, изгибаясь, поднимался к крыше собора. — Избави меня, Господи, от смерти вечной.

На каменных плитах хора стоял гроб, в котором покоился умерший без отпущения грехов брат Хью Коллимур. Руки его были сложены на груди, глаза закрыты, а под язык один из братьев, разумеется втайне от приора, положил по языческому обычаю монетку. Монах опасался, что дьявол заберет душу Коллимура, если тот не заплатит перевозчику, переправляющему души умерших через реку загробного мира.

«Requiem aeternam dona eis, Domine», — распевали монахи, прося Господа даровать брату Коллимуру вечный покой. А тем временем внизу, в городе, в маленьких, облепивших склон утеса домах, жители Дарема оплакивали своих мужчин, павших сегодня в сражении. Правда, эти рыдания были ничто в сравнении со слезами, которым предстояло пролиться, когда весть о чудовищном несчастье достигнет Шотландии. Сам король, а вместе с ним сэр Уильям Дуглас, граф Файф, граф Ментейт и граф Уитгаун попали в плен, а граф Морей, констебль Шотландии, а также придворные маршал и канцлер сложили головы на поле боя. Враги сорвали с мертвецов одежду, надругались над ними и вместе с телами сотен их соотечественников бросили на поживу волкам, лисам, псам и воронам. Изорванные, окровавленные шотландские знамена лежали на алтаре даремского собора, а остатки великой армии Давида убегали во тьме ночи. По пятам за ними гнались жаждавшие мести англичане, твердо вознамерившиеся стократ возместить нанесенный им ущерб.