Утром мы пришли на защиту. Первым выступал Эйзо. Он достал свой проект и начал презентацию. Говорил он красиво и артистично, словно пытался впарить набор лазерных насадок для зубного пера. Потом настала моя очередь. Я открыла тубус и первое, что почувствовала, — это ударивший в нос запах кофе. Я достала оттуда залитые коричневые листы… В общем, вы, конечно же, поняли, что никакой защиты тогда у меня не получилось, и Эйзо прошел в ассистенты. Управляющий директор попросил меня не расстраиваться, а потом сказал мне собрать свои вещи и покинуть офис. Эйзо, кстати, после той защиты мне не позвонил и не написал ни разу. Он довольно быстро дослужился там до позиции специалиста, но дальше не продвинулся.
Я не стала говорить маме про то, что сделал Эйзо, а просто сказала, что его проект был лучше, чем мой. Она очень расстроилась, пообещала поговорить с управляющим директором, но я ей запретила это делать. И все же она несколько раз ходила к нему, просила, рассказывала, какая ее доченька умница-разумница, чем в итоге так его достала, что через неделю вещи пришлось собрать и ей. Ничего личного — просто менеджмент. Я бы на его месте так же поступила.
Не буду рассказывать, через что нам с ней тогда пришлось пройти. Тот свой проект я отрисовала заново довольно быстро, и даже нашла в прошлом варианте неточности и устранила их. Кстати, через десять лет после того позорного окончания стажировки «Кайерс-энд-Мист» купили мой проект — эта ветлечебница стоит сейчас в Осаке. Тогда же, после покупки проекта, они предложили мне у себя позицию специалиста, но я им отказала, потому что на моем месте работы условия были не такие уж и плохие. Хотя кого я обманываю. Из-за непрошедшей обиды отказала. Правда, когда через полгода меня позвали уже на позицию ведущего специалиста и за совсем другой гонорар, я согласилась. Управляющий директор был прежний. Много позже мы с ним как-то напились, и я, спрятав гордость, рассказала ему про ту защиту проектов, про поступок Эйзо. Он на удивление ровно к этому отнесся. «А ты бы хотела, чтобы все сложилось иначе?» — спросил он меня. «Нет…» — ответила я, но на самом-то деле, конечно же, я хотела, чтобы все сложилось по-другому! Конечно же, я хотела, чтобы моя мама не повесилась из-за того, что три месяца сидела без работы. И конечно же, я хотела ходить с коллегами в бар после рабочего дня в «Кайерс-энд-Мист», а не мчаться после двенадцатичасовой смены в клининговой зоне представительства Палаты на другой конец города, чтобы в частном порядке натаскать школьника на поступление в архитектурный.
Каково же было мое потрясение, когда в составе команды, которой я пришла руководить в «Кайерс-энд-Мист», оказался Эйзо. Лицо было все такое же красивое, а вот фигуру годы не пожалели. Перед командой была поставлена задача по реконструкции офиса юридической фирмы «Мари Моррисон ЭлЭлПи» в Токио, который располагался на девяносто восьмом и девяносто девятом этажах башни «Ле». Меня поражало, что Эйзо вел себя со мной как ни в чем не бывало. Знаете, есть такая порода людей, которые могут создать себе миф со своей собственной правдой и свято в него уверовать, и это был его случай. Но во мне кипела злоба! Если бы не его подлая подножка, не десять пропущенных из-за него лет, кто знает, кем бы я была сейчас в «Кайерс-энд-Мист»! Уж точно не каким-то там ведущим специалистом…
Однажды, на дне рождения бюро, я позволила себе выпить лишнего. Это случилось на глазах у всей фирмы, у всех одиннадцати человек. Я встала из-за стола, чтобы налить себе кофе, и спросила коллег, захватить ли кому-нибудь чашечку. Эйзо попросил. Я взяла чашку, подошла к нему и вылила кофе ему на голову. Конечно, он начал орать — и от возмущения, и от унижения, и от боли, разумеется, тоже. А я на него рявкнула: «Лучше б тогда ты мне вылил кофе на голову, а не в тубус!»
Я видела, как управляющий директор тогда посмотрел на меня, опустил глаза и покачал головой.
Но я вернусь к реконструкции офиса юридической фирмы. Мы осуществляли и авторский, и технический надзор за реализацией проекта, и постоянно находились на площадке. Я и Эйзо. Проект реконструкции предполагал, помимо прочего, замену стен эркеров дрейнером, чтобы окна эркеров как бы висели в воздухе. Дрейнер — это такой загущенный воздух, сверхпрочный материал, невидимый глазу. Я не инженер, но по опыту знаю, что если происходит установка неокрашенного дрейнера, то на него обязательно наносят такие большие ярко-оранжевые иксы люминесцентной смываемой краской, чтобы бригада знала, что тут стена. Нет иксов — значит, тут пустота. Готовый дрейнер монтируют в специальных очках, позволяющих видеть структуру и контур дрейнерных плит и блоков. Я в свое время тысячу раз уже это говорила, но все равно повторюсь — я была тогда на девяносто девятом этаже, потому что дрейнерные блоки для установки вместо стен эркеров изготавливались по моим чертежам, и мне надо было контролировать их монтаж. Отчетливо помню, как инженеры начали устанавливать дрейнеры в эркеры. Не видела, конечно, самих дрейнеров, но точно видела, что инженеры их монтируют. Видела! Я еще тогда удивилась, спросила их, почему они не наносят иксы на дрейнеры, а они ответили, что установят все блоки сразу, чтобы за один заход закрыть весь контур, а потом сходят за краской. Как только они начали монтаж, я даже надела очки и убедилась — все верно, они действительно устанавливали дрейнерные блоки! Я сняла очки, открыла проект, не помню уже, для чего, и погрузилась в него. Потом они ушли за краской, а на этаж зашел Эйзо, чтобы проверить углы наклона блоков, но сразу стушевался, когда увидел, что стены не помечены люминесцентной краской. А я его успокоила — сказала, что инженеры как раз пошли за краской, и что все дрейнерные блоки установлены. Он начал замерять углы, двигаясь от эркера к эркеру слева направо. Прислонял датчик к блокам и фиксировал значения. Со стороны казалось, будто он замеряет воздух. Я была тогда словно под гипнозом — смотрела на него, вспоминая, как мне было с ним хорошо, как я не могла дождаться уединения с ним, как не могла сосредоточиться на работе, мечтая о его члене у себя во рту… Простите, мы же в эфире… Но ведь я должна быть открытой… И каким дерьмом он оказался! Пока я смотрела на него, то фантазировала, как сейчас он прислонится к очередной дрейнерной стене, а там ничего нет! И мне настолько этого захотелось, что аж стало токать в голове от волнения. Вот он подходит к последнему эркеру, в правой руке у него датчик, он прикасается к стене обеими руками и с криком ныряет в бездну… Да-а-а… Вдруг я опомнилась. От крика. Сердце словно вылетело из груди, когда я не обнаружила Эйзо на этаже. Его не было! Я подбежала к самому левому эркеру и очень осторожно поднесла руку к условной границе стены — там был дрейнер. Я прошла так каждый эркер, пока не добралась до последнего. Там не было стены — я это сразу почувствовала. От осознания того, что подо мной почти 400 метров, и ничто не защищает от этой высоты, у меня закружилась голова. В этот момент на этаж вбежали инженеры и мой ассистент…
От Эйзо в буквальном смысле слова ничего не осталось. Удар был такой силы, что не нашли даже его чип роговицы глаза. Детектив изъял данные последней синхронизации из его «облака» — они показывали волнение, но по совместному заключению патологоанатомов и психологов это не свидетельствовало о суициде. Эйзо волновался из-за того, что на дрейнерных стенах отсутствовали люминесцентные иксы, и ему психологически было некомфортно. Что касается данных с моего чипа… Меня подставили мои же фантазии — они дали такой мощный психоэмоциональный фон, что детективы, а впоследствии и присяжные, истолковали это как сильное волнение перед тем, как толкнуть человека в пустой проем. А какие тут еще могли быть варианты…Я даже не таю на них зла.
Инженеры, чтобы себя выгородить, отрицали мои возмущения из-за отсутствия люминесцентной краски на блоках. Напротив, они утверждали, что когда пошли за краской, то якобы предупредили меня, что в последнем эркере не установлен дрейнер, и попросили меня проследить, чтобы никто к этому эркеру не приближался.
