Она осторожно приложила губку к большому кровоподтеку на лице — следу его сильного удара во время противоестественных и жестоких занятий любовью. Она ненавидела его. Она ненавидела все, что с ним связано. Она спустила воду из ванны и вылила остатки пены "ФЛИНГ!" в канализацию. Затем разорвала в клочья проездную карточку "КИНГАЭР". Ей бы очень хотелось разрядить в тело Кингмена Беддла свой "магнум". Она закрыла глаза и почти почувствовала, как пальцы сжимают спусковой крючок, как пули медленно вырываются из дула, поражая цель — деланно ухмыляющегося Кингмена Беддла, на лице которого самоуверенность сменяется выражением "Ты-не-посмеешь-в-меня-стрелять". Она будто воочию видела, как пули с глухим треском взрываются в Кингмене и его внутренности и органы разлетаются во все стороны, обрызгивая кровью стены и потолок. Она облегченно вздохнула, будто и впрямь его застрелила. Завернувшись в розовый махровый халат, она посмотрела на женщину в зеркале. Интересно, придет ли кому-нибудь в голову искать корни ее родословной в женской тюрьме?

А может быть, просто позвонить Сьюки и рассказать ей, что Кингмен Беддл — не более чем паршивый шарлатан, дрянной Карни Эббл, низкопробный жулик, сорвать розовую повязку с очарованных глаз окружающих? Если подмочить ему репутацию, кто знает, может быть, она стащит его с олимпийских высот и лишит дружбы его модных друзей? Если она навредит ему настолько, что он лишится всего, ему ничего не останется, как вернуться к ней. Она взглянула в зеркало. Ее веки распухли, и глаза превратились в две щелки.

— Интересно, что скажет нью-йоркское общество, если узнает, что Кингмен Беддл в прошлом грязный убийца?

Коммодор Вандербильт под жгучим впечатлением неудачной стычки с "самым плохим парнем Уолл-стрита XIX века" — Джеем Гоулдом предостерегающе изрек: "Никогда не пинай скунса" Сержант Буффало Марчетти пнул скунса, бросив вызов Кингмену Беддлу, и на ближайшие дни был обречен барахтаться в его вони. Начальство устроило ему выволочку и строжайше предупредило, что доступ в Беддл-Билдинг, Беддловский дом престарелых и лично к мистеру Кингмену Беддлу ему категорически запрещен, иначе его переведут в другой район, в Куинс. В департаменте полиции, однако, не решились отстранить его от дела, ибо все газеты и сводки теленовостей наперебой вопили об " убийстве маникюрши". Можно было подумать, что Чарлз Мэнсон и Сэмов Сын на пару сбежали из тюрьмы и обосновались в мужском отделе одного из Блюмингдейловских универмагов! Обстоятельства требовали, чтобы во главе расследования стоял лучший из полицейских ищеек. Наплевав на тех и на других, Марчетти затратил два дня на то, чтобы постичь склад натуры магната Кингмена Беддла и окунуться в мир быстрых денег и колоссального риска.

Изучая "Форчун" и "Энтерпренер", Марчетти пришел к любопытному заключению: с одной стороны, кингменовская стратегия основывалась на обделывании делишек, подчас самого невысокого пошиба. Но, с другой — Кингмену как воздух нужны были гигантские небоскребы, названные его именем, постоянное мелькание на экране, миллионное и миллиардное размножение своего глыбистого облика на обложках развешанных по киоскам журналов и обладание "глядите-и-завидуйте-кого-я-трахаю" женой. А где же Беддловский отец, где его дед? Откуда он взялся? Марчетти интуитивно чувствовал, что труп придушенной Келли Кролл, лежащий в Манхэттенском морге, такой обезображенный и жуткий, имеет НЕКОЕ отношение к живому телу, пускающему кольца табачного дыма на верхнем этаже Беддл-Билдинга.

Буффало Марчетти, никогда не носивший носков, люто ненавидевший богачей и в жизни не читавший светских новостей, ныне стоял около кирпично-терракотового здания в южной части Центрального Парка, возле дома самой читаемой светской хроникерши Америки. Он тряхнул головой и собрался с духом, прежде чем шагнуть в этот курятник довоенных времен. Был полдень, и он проявлял пунктуальность, ни на минуту не опоздав на заранее оговоренную встречу со Сьюки. Эмили Поуст это понравилось бы. Отвратительно бледный, сухой и самодовольный ассистент холодно поприветствовал его у входа и молча указал в направлении "Солнечной гостиной", комнаты, завешенной каким-то темно-зеленым дамастом, с наглухо задернутыми бархатными шторами и сплошь заставленной орхидеями. Единственное освещение исходило от ароматических свеч, сгрудившихся на круглом столе, заставленном также примерно двадцатью фотографиями знаменитых, но уже мертвых людей. Упершись ногами в мраморный мозаичный пол, он взглянул наверх. Оттуда на него смотрели херувимы, окруженные розетками и орнаментом из листьев, вырезанными из красного дерева. Оглушенный тяжелым ароматом пышных букетов роз сорта "Навеки ваш", Марчетти почувствовал себя, как человек, ждущий приема в причудливо-фантастическом мавзолее. Он уже решил, что Сьюки явится перед ним, как привидение, в белом саване, когда внутрь вдруг вплыл второй — тоже бледный, тощий и противный ассистент и объявил, что Сьюки грядет. От неожиданности Буффало чуть не осенил себя крестным знамением и не произнес: "Свят! Свят!". Но на что мог рассчитывать детектив, занимающийся нашумевшим убийством, придя в гости к собирательнице светских сплетен, от которой так и веяло временами Уолтера Уинчелла? Впрочем, очень даже на многое. Маникюрши, которых он допрашивал, и даже сама Тенди, все, как одна, ссылались на Сьюки, будто та была личным биографом Кингмена Беддла и его светским историком, этаким беддловским Босвеллом. Но, стоя теперь в этой жуткой комнате, свалке воспоминаний, Марчетти решил, что ничего у него не выгорит и вообще это дело дохлое. Пожалуй, ему следует проявить минимум вежливости и отчалить.

Он оказался совершенно не подготовлен к появлению яркого масляно-желтого шара не более чем пяти футов высотой, затянутого в желтый в цветочках халат с немыслимым тюрбаном на голове, который величественно, как королева Англии, проплыл в темную "Солнечную гостиную". Сьюки, а это была именно она, протянула ему миниатюрную руку, демонстрируя чудовищный, размером с кубик льда, кричаще-зеленый изумруд. Сержант не совсем понял, что от него требуется: поцеловать руку или оценить стоимость камня. Сержант Марчетти решил сразу же брать быка за рога:

— Вы японка?

— Простите?

— Сьюки, имя "Сьюки" разве не японское?

— Я бы не сказала. Вот вы — коренной американец?

— А?

— Неужели Буффало — "Буйвол" — не индейское имя? "Соколиный глаз", "Пляшущий Волк", "Красный Буйвол". Позволю себе предположить, все это индейские имена.

— Ну нет, я итальянец. "Буйвол" — это из-за курчавых волос, взгляните. Дворовая кличка, просто приклеилась. — Он шагнул к ней, так что оказался почти вплотную, и нагнул свою взъерошенную голову. В ее переделанные хирургом-косметологом ноздри пахнуло чесноком и свежим базиликом. — По-настоящему меня зовут Джо.

Фараон дружески ухмыльнулся светской хронике.

— О, Джо! Тем не менее в "Буффало" — что-то есть, какое-то звериное начало. — Она оценивающе оглядела его. — Буффало вам больше идет.

Она одарила его улыбкой, которую сорок лет назад можно было назвать кокетливой, но и сейчас в ней сохранилось что-то от прошлого обаяния.

— И что же нужно нью-йоркскому департаменту полиции от усталой Сьюки? — Она знаком предложила ему сесть на нечто покрытое парчой и украшенное бахромой.

— Ну, в данный момент я занимаюсь расследованием убийства маникюрши из салона Тенди.

Сьюки подняла руку и внимательно посмотрела на свои ногти.

— Я делаю маникюр в салоне Арден.

— Вам известно, что у Кингмена Беддла значительные интересы в бизнесе Тенди?

— Разумеется, известно. Она была его любовницей, прежде чем он женился на нынешней миссис Беддл. Об этом вам скажет любая из тысячи обозревательниц светской жизни, совсем не обязательно было приходить к Сьюки. — Она поправила тюрбан, пристроив его на левом ухе.