Зал как-то разом выдохнул и ожил: гомон, всхлипы, хлопки. Еще кому-то стало дурно, и его уводят.
Она медленно поднялась и склонилась в ритуальном поклоне. Вот теперь зал взорвался! Она вдруг оказалась в гуще толпы, все говорили разом, обнимали, трясли за руки, лапали за мокрые плечи, кто-то норовил поцеловать в лобик:
– Девочка, разве так можно?! Ты превзошла всех, Элл! Ты войдешь в историю! Это незабываемо!!! Это немыслимо!!!
– Спасибо, спасибо! Благодарю вас! Я старалась! Спасибо! Позвольте только… Извините меня, я сейчас! Приведу себя в порядок. Я скоро вернусь, я быстро! Простите, извините! Благодарю вас…
Нойл стоял посреди комнаты и пытался вытрясти на лезвие еще одну каплю из маленького пузырька.
Дверь распахнулась.
– Ты?!
Она прыгнула ему на шею прямо с порога. Он едва успел разжать пальцы.
– Дурак! Большой, старый, длинный, белобрысый дурак! Нойл, Нойл…
Кинжал мелко дрожал, воткнувшись в пол тонким лезвием, пузырек разбился…
Часа через два Эллана, подперев рукой голову, смотрела на спящего: «Ну, умаялся! Хоть картину с него пиши: „Счастье неземное“. Он ничего… И не старый вовсе… Не трахался, наверное, давно: накопилось… Надо ножик у него забрать. Интересно, одежка-то высохла? И помыться… Хорошо, что сюда провели наконец проточную воду – с кувшином намаешься! И лезвие помыть… Интересно, а чехол у него где?»
Она сначала тихо отодвинулась, а потом встала. Деревянный пол приятно холодил босые ступни. Нойл просыпаться не собирался: кажется, он получил все, что хотел в этой жизни, и ему было хорошо. Эллана выдернула из пола клинок, потом открыла маленькую дверцу, за которой слышалось тихое журчание.
– Давай, выпьем за успех, Элл! Тебе сок, мне вино! Ты любишь сок ай-хо?
Воир как-то странно напряжен, натянут, взгляд его ускользает. В комнате почти нет дыма, а наполненные стаканы, кажется, стоят уже давно.
«Он что, сидит тут и ждет меня?! – изумилась Эллана. – Разволновался перед свиданием?! Нет, на него это не похоже – станет он переживать из-за таких пустяков! А в чем дело?»
– Что случилось, Во?
– Ничего не случилось, Элл. Давай выпьем, составь мне компанию!
– С каких это пор ты стал баловаться винцом, Во? Среди твоих бесчисленных пороков склонность к пьянству еще никем не отмечена! Ты решил восполнить пробел? Давай лучше покурим! Дашь затянуться?
– Покурим! Обязательно покурим, Элл! Но сначала давай выпьем. Сделай мне приятное, ну что тебе стоит? – Он поднял свой бокал, приглашая ее присоединиться.
– Не буду я ничего пить, Воир! Не буду, пока не скажешь, что с тобой случилось! Тебя что, пыльным мешком из-за угла офигачили? Или у тебя ломка?
Юноша встал и начал нервно ходить по комнате:
– Понимаешь, Элл, все так сложно… Все так переплелось… Ты такая замечательная девушка… Но я… обстоятельства… Это – вне моей воли, это – выше моих сил… Я простой танцор… а ты такая…
– Черт побери, Во! Что ты бормочешь?! Что ты хочешь сказать? Что ты – гомик? Да, пожалуйста! Хоть с лошадьми трахайся! Я обещала прийти – и пришла! Папа говорит, что долги надо платить. И правильно говорит: разве я против? Тебе меня не надо? Кошмар! Вот прямо сейчас пойду и повешусь. Перестань бегать, Во! В глазах рябит! Скажи толком…
– Элл, Элл, ты не понимаешь! Обстоятельства… Это такая ситуация, что… И нет выхода… Я должен… Но Элл, Элл…
– Ч-черт! Ты успокоишься или…
В очередной раз оказавшись у нее за спиной, Воир вдруг положил ей на лицо мокрую ладонь и резко вздернул голову кверху. Она не стала ждать, что последует дальше: перерезание горла или сворачивание шеи. Мышцы сработали сами: ногой она вывернула из-под себя табуретку и ухнула вниз, на пол. Стукнулась ягодицами, прихватила рукой его стопу и резко надавила плечом на колено сбоку. Прием получился, но Воир был профессиональным танцором: он сумел извернуться и встать на колени.
– Элл!…
– Гад, сволочь!!!
Она вскочила, врезала ему ногой по ребрам, потом чуть подпрыгнула, чтобы сменить опорную ногу, и…
Мир взорвался: лязгнули зубы, стало больно, а потом темно.
«Ой-е-ей, голова! Ой, шея!! Больно-то как… Что-то такое уже было когда-то… Но не так же! О-о-ой… Это нокаут – чистая победа. О-о-ой! Я так тоже умею. А почему темно? И вообще?»
Результат обследования окружающего мира был неутешителен: она лежит по стойке «смирно», закатанная во что-то, наверное – в ковер. Возможно, в тот самый, что был в комнате Воира. «Гад, сволочь, педик несчастный, убью!!! Впрочем, это – потом». А лежит она, закатанная, в чем-то едущем. Везут ее, значит. Не на лошади поперек седла, а в повозке. В хорошей повозке, с рессорами, и колеса почти не стучат. Закатали ее не плотно: руки немножко шевелятся, рот и глаза свободны, только ничего не видно. «Интересно, а кинжал забрали? Он на шнурке висел, на шее – по животу шлепал, мешался. Конечно, забрали. Или нет?! Вот идиоты!»
Кое-как она протиснула руку к животу и обнаружила, что не только чехол, но и сам стилет на месте. Только бы не порезаться – хоть и вымыла лезвие, но кто знает, чем там его мазал Нойл. Оружие это колющее, резать им грубую плетенку чуть ли не в палец толщиной – одно мученье. Впрочем, ковер старый, протертый, а лезвие острое. Она начала было там, где удобнее – прямо перед лицом, но потом сообразила и стала пилить волокна вдоль бока – от плеча к ногам.
«Ковер, кажется, не обвязали, и верхний оборот лежит свободно – это еще одна удача. Какие-то они недотепы! Или очень спешат? – Элл осторожно высунулась. – Та-а-ак: ночь, город – наверное, окраина. Повозка открытая, но с дугами для крыши. Впереди двое, один сзади: стоит спиной, поясницей оперся о последнюю дугу, руки закинул – бдит, значит. Едут шустро: какие-то дома рядом мелькают, но ни фонарей, ни факелов. Видимость приличная – луна, наверное… Что делать-то?
Ну, что делать – это ясно: всех раскидать, всех порезать, и домой к Ма, к папе. Только писать очень хочется: ой-е-ей, как хочется! Это героини романов никогда в туалет не ходят! Даже по-маленькому, не говоря уж… А я так не могу! Ч-черт! А плевать! А пускай!! Жизнь дороже!!! В конце концов… Да ну вас всех! – Она расслабила мышцы, и ногам стало горячо. – И наплевать! Зато как хорошо-то! Фу-у… Ну, ребята, вы еще пожалеете! Сейчас я вам устрою! Сейчас я вам…»
Эллана лежала на дне повозки в пыльном ковре и накручивала, распаляла себя, пытаясь впасть в то знакомое, где-то даже любимое, состояние этакого бешенства, из которого только два выхода – победа или смерть! Тренер пытался отучить ее от этого при помощи оплеух и длинных нотаций: «Боец, который весит пятьдесят килограммов вместе с тапочками, не может, не должен впадать в состояние гарра – это для больших и сильных! Твое оружие – расчет и точность, ювелирная точность и безупречный расчет!» Он даже отцу жаловался, но Патиш сказал, что это у нее наследственное. Нет, она может удержаться, когда захочет… если захочет.
Желаемое состояние все не приходило, наоборот: накатывала обида и жалость к себе – вот она тут лежит, маленькая, мокрая… «Нет! Хватит! Ну, гады!!!»
Кинжал мешал выбираться, и пришлось зажать его зубами, на всякий случай оттянув губы. Элл чуть-чуть проползла в задок повозки и взяла кинжал в левую руку. Правую она подняла, провела между расставленных ног мужчины, прицелилась, выдохнула и… цапнула его мошонку и рванула вниз!
Человек вскрикнул, взмахнул руками и начал садиться. Эллана подалась вверх навстречу и боднула его головой в зад. Как был – скрючившись и держась руками за пах, мужчина выпал на дорогу. Он еще, наверное, не долетел до земли, а Эллана уже повернулась и прыгнула вперед, на того, кто первым оглянулся.
Дальше был бред, безумие… Она не думала, не контролировала ситуацию – она дралась. Всем, чем могла, использовала все, что умела, все, что применять можно только на пороге смерти: целилась в горло, в глаза, в пах, ломала пальцы, рвала губы и ноздри. Ее тоже били, хватали, валили на землю. Она вырывалась, выскальзывала, выворачивалась, то теряла кинжал, то выхватывала его из чьей-то руки, прокусив запястье, опять теряла… Наверное, ее не хотели убивать, а удержать не могли.
