Вешки, все три, действительно спокойно плавали в стоячей воде далеко в стороне от тех мест, где стояли накануне. Очевидно, тот, кто прошел здесь на рассвете, вырвал их одну за другой и отбросил как можно дальше от тропы, надеясь таким образом заставить преследователей отказаться от погони.

— Толку от них теперь, — проворчал Тянитолкай и, явно не сдержавшись, добавил: — Как от тебя.

— Что же делать? — растерянно спросила Горобец.

— Ерунда, — сказал Глеб, изображая уверенность, которой на самом деле не испытывал. — Во-первых, я довольно точно помню, где они стояли. А во-вторых, слеги на что? Мы знаем, что тропа здесь, прямо перед нами, а раз так, сумеем ее нащупать. Главное, что этот клоун нас боится. Ему уже не до фокусов с отрезанием голов. Он спасается бегством и бежит, как обычно и случается со всеми этими полоумными, прямиком к своему логову, надеясь там отсидеться. Я же говорил, стоит только чуточку на него нажать, как он растеряется и начнет делать глупости.

— Вот как начнет, он в нас палить из-за какой-нибудь коряги, — зловеще произнес Тянитолкай, — вот тогда попрыгаем. Даже спрятаться некуда, болото кругом…

— А ты, чуть что, ныряй с головой, — посоветовал Глеб. — Правда, там пиявки, но ты ведь в накомарнике. Авось, не прогрызут.

«Глупо, конечно, — подумал он, заметив, как поморщилась от его последних слов Евгения Игоревна, — но что делать? Признать, что Тянитолкай кругом прав, а я виноват? Как бы не так, ребята. Не я вас сюда привел, а вы меня, так что на меня обижаться вам не за что. А засада… Ну, тут уж ничего не попишешь. Если придется, нырнете как миленькие. И я в случае чего тоже нырну. А потом ка-а-ак вынырну!..»

— Ладно, хватит без толку языком молоть, —рассудительно сказал Тянитолкай. — Веди, Сусанин, раз такой умный.

Глеб посмотрел на них, но не увидел выражения лиц — мешали проклятые накомарники. Тогда он повернулся к ним спиной и, больше не оглядываясь, нащупывая перед собой дорогу слегой, вошел в болото и двинулся вперед, держа курс приблизительно туда, где вчера на закате видел первую вешку. Позади, на берегу, Евгения Игоревна напряженным голосом сказала Тянитолкаю: «За ним», и Глеб услышал за спиной тяжелый плеск воды.

Тропа здесь действительно была, а по обе стороны от нее слега беспрепятственно проваливалась на всю длину в зыбкое, сосущее, голодное ничто. Глеб шел, по очереди с трудом выдирая ноги из вязкого плена и все время держа перед своим мысленным взором картину торчащей из воды свежей ветки со слегка поникшими листьями. Он знал: стоит оступиться, шагнуть одной ногой мимо тропы, потерять равновесие, и без посторонней помощи из болота уже не выберешься. Там, в трясине, не на что опереться и не от чего оттолкнуться. Один неверный шаг — и надежда только на своих спутников, а на них-то надежды и маловато. Горобец, наверное, попыталась бы его вытащить, но у нее просто не хватит сил для такой операции. И потом, чтобы добраться до Глеба, ей придется как-то обойти Тянитолкая, что, принимая во внимание ширину тропы, представлялось Сиверову невозможным. А Тянитолкай… Тянитолкаю Слепой больше не доверял, он вообще не доверял людям, которые перед лицом опасности начинали демонстрировать утонченность своей душевной организации. А тезка именно так себя и вел: то ворчал и не хотел никуда идти, то скандалил, то угрюмо отмалчивался целыми сутками, то вдруг начинал вести себя как ни в чем не бывало, словно принял какое-то решение.

Глеб дорого бы отдал, чтобы узнать, что же решил Тянитолкай. Возможно, узкая тропа через болото показалась ему удобным местом для решения некоторых давно наболевших вопросов. Один толчок — и неосторожно приблизившаяся Горобец, взмахнув руками, падает в трясину; разобраться с Глебом будет еще легче, потому что он идет впереди и не имеет глаз на затылке. Пока обернешься, будет уже поздно: удар, а может быть, и выстрел в спину, и тебе уже никто не поможет. А Тянитолкаю останется только стоять и смотреть, как они барахтаются, с каждой секундой погружаясь все глубже…

«Да нет, — решил Слепой, — стоять и смотреть он, пожалуй, не станет. Во-первых, это пустая трата времени, а во-вторых, и у меня, и у Горобец есть пистолеты. Нет, не станет он рисковать, а просто снимет с плеча карабин и дважды спустит курок. Он ведь не из тех идиотов, которые толкают длинные речи, наслаждаясь своим триумфом. Пристрелит и пойдет себе тихонечко домой, благо людоед схоронился на другом берегу болота…»

Пробираться на ощупь через трясину и при этом все время ждать выстрела в затылок было очень неуютно. Да ладно, если выстрел… Тогда, по крайней мере, ничего не успеешь почувствовать. Глеб представил себе, как воняющая тухлятиной вода медленно поднимается, заливая сначала рот, потом ноздри, как жадно и неощутимо впиваются в незащищенную кожу огромные, как угри, пиявки, гроздьями виснут на губах, лезут в рот, пробуют на вкус глазные яблоки…

Ему стало совсем не по себе. Он попытался придумать какую-нибудь другую смерть, которая была бы страшнее этой, но решил, что хуже не бывает. Лучше сгореть заживо или быть насмерть забитым сапогами, чем вот так… «А ведь это фобия, дружок, — подумал он, нащупывая слегой место для следующего осторожного шага. — Самая настоящая, без дураков. И ведь никому не расскажешь! Нет, в самом деле, кому я могу об этом рассказать? Ирине? Она спросит, каким это ветром меня занесло в болото, и будет совершенно права. И вообще, не хватало только начать делиться с любимой женщиной своими страхами! А кому тогда — Потапчуку? Да боже сохрани! Старик расстроится, решив, что его агент опять расклеился и вот-вот начнет чудить, как в прошлый раз, когда все это чуть было не кончилось очень плохо… Вот и выходит, что поговорить мне не с кем».

Один раз, где-то между второй и третьей вешками — вернее, теми местами, где они когда-то стояли, — он чуть не упал, угодив слегой в бездну и потеряв равновесие. Он почувствовал, что падает, и понял, что ему ни за что не устоять на ногах. Но тут что-то мощно рвануло его за полупустой рюкзак, остановило падение и держало, пока он снова не обрел равновесие. Обернувшись, Глеб увидел прямо у себя за спиной угрюмого Тянитолкая.

— Осторожнее, композитор, — буркнул Тянитолкай. — Охота с тобой потом возиться…

— Да, нелегкая это работа — из болота тянуть бегемота, — сказал Глеб. — Спасибо, Петрович.

— Не за что, — сказал Тянитолкай. — Не для тебя, дурака, стараюсь. Давай, шевели фигурой, а то меня засасывает.

Глеб молча повернулся к нему спиной и двинулся вперед, к небольшому островку, заросшему чахлыми молодыми березками, подле которого, насколько он помнил, вчера торчала третья, последняя вешка из тех, что были видны с берега. Над болотом лениво колыхался туман вонючих испарений, где-то вдалеке опять заунывно каркала ворона — наверное, та самая. «Надо было пристрелить эту сволочь», — злобно подумал Глеб, по одной вытаскивая ноги из чавкающего, булькающего месива. Мутная вода уже поднялась почти до пояса. На ее поверхности колыхалась бледная ряска и бурые пряди какой-то мертвой травы. Глеб поравнялся с островком. До него было метров десять, и попытки нащупать дорогу в том направлении ничего не дали — слега беспрепятственно уходила в жидкую, лениво расступающуюся грязь.

— Привала не получится, — сказал он, не оборачиваясь.

— Да какой на хрен привал! — злобно проворчал Тянитолкай. — Лично я не успокоюсь, пока не вылезу из этой выгребной ямы.

— Пойдемте, пожалуйста, — жалобно попросила шедшая последней Евгения Игоревна. — Здесь столько, пиявок!

— Еще бы, — негромко, чтобы не услышала начальница, пробормотал Глеб. — Это их естественная среда обитания.

— Гляди, чтобы она не стала и нашей средой обитания, — мрачно произнес обладавший хорошим слухом Тянитолкай. — Ну, куда дальше? Вешек-то нет!

— А я знаю? — огрызнулся Глеб, прекрасно видевший, что впереди действительно нет ничего, что напоминало бы вешку.

— А кто знает? — возмутился Тянитолкай. — Что, так и будем стоять, пока нас тут не засосет к чертям собачьим?