— Пойдемте, пожалуйста! — с мольбой в голосе повторила Горобец и, помедлив, упавшим голосом добавила: — Куда-нибудь…

«Детский, сад, — подумал Сиверов. — Куда-нибудь… Куда? Может, этот гад нарочно вешек понаставил, чтобы нас в болото заманить? А сам сидит у нас за спиной, на твердом берегу, за каким-нибудь бревном — есть там одно, очень удобное, прямо не бревно, а готовая огневая точка, я сам видел, — хихикает, сволочь, в кулак и ждет, что мы предпримем: сами утонем или все-таки вернемся и дадим ему возможность перестрелять нас по одному, как в тире…»

Орудуя слегой, он нащупал впереди себя метр относительно твердой поверхности, прошел этот метр, потом продвинулся еще немного и стал: дальше дороги не было, слега проваливалась в трясину, как в огромный, глубиной с Атлантику, чан с густым молочным киселем. «Какой там еще кисель, — подумал Глеб, тщетно пытаясь отыскать внезапно оборвавшуюся тропу. — Дерьмо, вот на что это больше всего похоже. Славная смерть — утонуть в бескрайней яме с дерьмом…»

Потом он повернул голову направо — случайно повернул, безо всякого умысла, — и увидел вешку. Она стояла метрах в двадцати от него, справа, и идти к ней нужно было почти под прямым углом к прежнему направлению движения. До сих пор вешку скрывал островок, зато теперь она была видна как на ладони. «Лучше бы мне ее не видеть, — подумал Глеб. — Ну и зрелище!»

— Есть вешка, — не оборачиваясь, сообщил он своим спутникам. — Сейчас пойдем. Только, пожалуйста, без нервов.

— С чего это мы станем нервничать? — ворчливо осведомился Тянитолкай.

Глеб не ответил — он искал тропу. Сначала ему показалось, что тропы нет, но вешка маячила впереди, ее ни с чем нельзя было спутать, а значит, дорога все-таки была — ведь прошел же здесь тот, кто установил вешки! Потом конец слеги уперся во что-то твердое примерно в полуметре от ног Сиверова.

— Осторожно, — сказал он, — здесь надо перешагивать. Делай, как я.

Он шагнул так широко, как позволяла ему облепившая ноги вязкая дрянь, и утвердился на скользкой кочке. Дальше снова была яма без дна, а за ней — новая кочка.

— Да, — сказал Глеб, — это не Новый Арбат.

Он снова шагнул вперед и услышал, как Тянитолкай с шумом перебрался на только что оставленную им кочку. Потом тезка Сиверова охнул и вполголоса выругался скверными словами — он увидел вешку, и это зрелище не оставило его равнодушным.

Вешка представляла собой серебристо-серый от времени и непогоды деревянный шест в черных ошметках отставшей коры. На верхушке шеста, скаля зубы в жуткой ухмылке, торчал человеческий череп с приставшим к макушке пучком когда-то ярко-рыжих, а теперь наполовину обесцвеченных волос. Он был виден во всех подробностях, начиная от аккуратной круглой дырки почти точно посередине лба и кончая золотыми коронками на двух верхних резцах.

— Красавец, — обернувшись к Тянитолкаю, сказал Глеб. — Это не ваш?

— Не наш, — ответил Тянитолкай, с ненавистью глядя на череп. — В той экспедиции рыжих не было. Охотник, наверное. Вернее, браконьер. Да, кто-то здесь времени даром не терял…

— О чем вы? — спросила сзади Горобец.

— О погоде, — хмуро ответил Тянитолкай. — Не торопи события, сама все увидишь.

Глеб уже нащупал продолжение тропы и перебрался туда. Тянитолкай занял его место, освободив путь для Евгении Игоревны. Та шагнула вперед, стала одной ногой на скрытую под грязной водой скользкую кочку и тут увидела то, о чем только что разговаривали ее спутники.

— О господи! — сказала она и тут же вскрикнула: — Ай!..

Глеб услышал этот испуганный крик и понял, что Горобец упала, раньше, чем его ушей коснулся тяжелый всплеск. Ленивая волна ударила его сзади под колени, ряска закачалась на черной воде, и торчавшая в трех метрах от Глеба коряга несколько раз медленно поднялась и опустилась, как будто кто-то махал рукой из-под воды, зовя их присоединиться к компании. Судя по доносившимся сзади звукам, Горобец совершенно потеряла голову от ужаса и делала то, чего ей делать было нельзя: колотила по воде руками, дергала ногами, хрипела, булькала и пускала пузыри, сквозь которые время от времени прорывались полные слепой паники отрывистые крики.

Осторожно, стараясь не делать резких движений, Глеб развернулся на сто восемьдесят градусов и увидел, как Горобец барахтается в полутора метрах от тропы. «Это как же ее угораздило так далеко улететь? — с чувством близким к бессильному отчаянию, подумал Сиверов. — Нарочно, что ли, от кочки оттолкнулась, чтобы уж наверняка? Ну, и как прикажете ее оттуда вылавливать?»

Вопреки его подозрениям, Тянитолкай даже не подумал бросить свою начальницу в беде, а немедля поспешил на выручку.

— Держи! — крикнул он и протянул Глебу испачканный тиной, скользкий конец своей слеги.

Глеб ухватился за него, отдав должное тезкиной смекалке: балансируя на скользкой да вдобавок еще и невидимой глазу кочке, он вряд ли преуспел бы в спасательных работах. Заручившись надежной опорой, Тянитолкай протянул Евгении Игоревне свой карабин, впопыхах повернув его стволом вперед — так, словно собирался не вытащить «солдата Джейн» из трясины, а пристрелить, чтобы не мучилась.

Горобец дико посмотрела в дуло направленного на нее карабина, испуганно отшатнулась, а потом, сообразив, вцепилась в ствол обеими руками. Глеб постарался покрепче упереться ногами в скользкую, вязкую почву, предчувствуя дальнейшее.

— Готов? — не оборачиваясь, спросил Тянитолкай и, не дожидаясь ответа, начал тянуть.

Он оказался силен, а Горобец увязла крепко, так что Глебу пришлось туговато. Покрытый жидкой грязью конец слеги норовил выскользнуть из ладони, и очень скоро Глеб почувствовал, что начинает потихонечку съезжать со спасительной тропы — еще немного, и самого придется вытаскивать.

— Постарайся сбросить рюкзак! — сдавленным от усилий голосом крикнул он. — Женя, брось рюкзак! Брось! Из-за него все утонем к чертовой матери!

Горобец его, похоже, не слышала, а Тянитолкай слышал, конечно, но почему-то даже не подумал повторить его слова — видно, было ему не до того. Держась одной рукой за конец слеги, а другой — за приклад карабина, он напоминал узника, распятого на цепях перед публичной казнью. Трясина мало-помалу начала отпускать свою жертву, и тут Глеб заметил такое, что разом позабыл обо всем: и о публичной казни, и о собственном весьма сомнительном и шатком положении, и о необычной вешке — словом, обо всем, кроме карабина, который Тянитолкай держал за шейку приклада.

Карабин этот был виден Глебу во всех подробностях, и притом как раз с нужной стороны. Флажок предохранителя находился в крайнем нижнем положении, а обтянутый грязной перчаткой палец Тянитолкая лежал хоть и не на спусковом крючке, но совсем рядом с ним. Одно неловкое движение, одна попытка поудобнее перехватить скользкий приклад, и спасать будет уже некого…

Глеб колебался совсем недолго. Затем он выпустил свою слегу, на которую до этого опирался, торопливо вынул из кобуры пистолет и навел его на Тянитолкая.

— Ну-ка сними палец с курка, — сказал он железным голосом и сам взвел курок. — Живо!

Этот голос и щелчок взведенной пружины заставили Тянитолкая обернуться раньше, чем смысл произнесенных Глебом слов достиг его сознания.

— Чего? — спросил он, тупо уставившись в ствол «глока».

— У тебя карабин снят с предохранителя и палец на спусковом крючке, — подробно объяснил Глеб. — Надо что-то делать, Петрович, потому что иначе что-нибудь сделаю я. Или слегу выпущу, отправлю тебя поплавать, или башку продырявлю, чтобы пиявки тебя заживо не жрали. Ну?!

— Чего? — переспросил Тянитолкай.

Потом до него дошло, он медленно повернул голову и внимательно осмотрел свою руку с таким выражением, словно это был какой-то посторонний предмет.

— Во, блин, — сказал он, — а я и не заметил…

— Палец, — медленно, раздельно повторил Глеб. — Палец, говорю, убери. Так ведь и до несчастного случая недалеко. Тянитолкай вынул указательный палец из-под защитной скобы.