— Черт возьми, — выругалась Горобец.

На конце слеги, глубоко вонзив в твердое дерево страшные треугольные зубья, висел огромный стальной капкан. Он был тщательно смазан — Глеб видел, как вода поблескивает на его поверхности мелкими круглыми капельками. Собираясь вместе, капельки срывались со страшных железных челюстей и с плеском падали в болото. Тянитолкай, перехватывая шест руками, дотянулся до капкана, потрогал зажатый в зубьях конец слеги, и тот неожиданно легко отломился, оставшись у него в пальцах.

— Это могла быть моя нога, — с тупым изумлением разглядывая откушенный стальными зубами кусок березового комля, произнес Тянитолкай.

— Тише едешь — дальше будешь, — повторил Глеб. — Можно не любить народ за некоторые его проявления, но прислушиваться к его мнению иногда все-таки стоит.

— Ну, тварюга! — прорычал Тянитолкай. Он с натугой размахнулся и зашвырнул капкан далеко в болото. Послышался всплеск, взметнулись мутные брызги, и через некоторое время набежавшая волна легонько толкнула Глеба в бедро. — Ну, козел, держись! Вот это тебе точно не сойдет с рук! Поймаю — пристрелю на месте, как бешеного пса!

— Никакого самосуда! — неожиданно для всех объявила Горобец. — Если тот, кого мы найдем, окажется виновен, его будут судить по закону.

— Чего? — растерянно переспросил Тянитолкай. — По какому еще закону? Опомнись, Игоревна, тайга кругом! Скажи хоть ты ей, композитор!

Глеб обернулся и посмотрел в бледное, испачканное подсыхающей грязью лицо с решительно поджатыми губами.

— Петрович сегодня не в духе, — сказал он по возможности ровным голосом, — но в данном случае я с ним согласен. Даже если нам удастся взять этого человека живым и каким-то чудом доставить на Большую землю, ни один судья не вынесет ему приговор, не ознакомившись предварительно с результатами психиатрической экспертизы. И ни один на свете эксперт не признает его вменяемым после всего, что он тут натворил.

— Значит, его место в психиатрической больнице, — непримиримо сказала Горобец. — Неужели вы станете стрелять в несчастного, больного человека?

— С огромным наслаждением, — сказал Глеб. — Есть болезни, которые можно вылечить только пулей, и есть вещи, которые прощать нельзя — натура не позволяет.

— Во! — с воодушевлением закричал Тянитолкай. — Вот это точно! Подписываюсь обеими руками! А ноги освободятся — ногами тоже подпишусь!

— Дикари, — с усталым отвращением сказала Евгения Игоревна. — Учтите, я начальник экспедиции, и я категорически запрещаю вам…

— А может быть, мы закончим дебаты на берегу? — непочтительно перебил ее Глеб. — Не то объект вашего милосердия как раз закончит их по собственному усмотрению. Мы с вами сейчас — очень завидная мишень.

Тянитолкай молча повернулся лицом к берегу и двинулся вперед, прощупывая слегой каждый миллиметр тропы. Глеб шел за ним, вслушиваясь в непримиримое молчание Евгении Игоревны. Оттуда, сзади, сейчас веяло ледяным холодом, как будто он, Глеб, по предварительному сговору с Тянитолкаем совершил какое-то гнусное преступление и был в нем уличён.

Наконец они выбрались на берег и в изнеможении повалились на твердую, поросшую шелковистой молодой травой землю в тени сосен и пихт. Гнус по-прежнему толокся вокруг них серым зудящим облаком, облепленная тиной, промокшая насквозь одежда отчаянно воняла гнилым болотом, но это были сущие пустяки по сравнению с возможностью лежать, вытянув усталые ноги, и ощущать под собой твердую почву, которая никуда не ускользала. Где-то поблизости, за стеной деревьев, слышалось тихое журчание ручья, в лесу на разные голоса перекликались птицы.

— Рай, — сказал Глеб, глядя, как колышутся на фоне уже начинающего темнеть неба колючие сосновые ветви. — Кто бы мог подумать, что рай находится здесь? А ручей-то, наверное, тот самый, Каменный… А, гражданин начальник?

— Наверное, — сухо откликнулась Горобец и завозилась, вставая. — Извините, мне надо смыть грязь.

— Нам тоже, — сказал Глеб и неохотно поднялся — сначала на четвереньки, а потом и на ноги. — И, что бы вы о нас ни думали, одна вы никуда не пойдете.

— Благодарю за заботу, — еще суше ответила, почти огрызнулась, «солдат Джейн» и зашагала на звук струящейся воды.

— Совсем ополоумела, — глядя ей вслед, негромко пробормотал Тянитолкай. — Мужа выгородить пытается, что ли?

— Спасти, — поправил Сиверов.

— А?

— Не выгородить, а спасти, — повторил Глеб. — Это разные вещи, товарищ старший научный сотрудник.

Ручей и впрямь оказался каменным — с усеянными круглыми, обточенными водой булыжниками берегами и каменистым дном. Вода в нем была быстрая, прозрачная, ледяная. Даже не верилось, что в каких-то полутора сотнях метров отсюда этот чистый как слеза ручей превращается в смрадное болото без конца и края. Глеб разделся, быстро ополоснулся ледяной водой, крякая и ухая от удовольствия, кое-как выстирал одежду и вприпрыжку вернулся на берег, яростно отбиваясь от кровожадного гнуса. Было слышно, как за излучиной ручья, скрытая густым кустарником, плещется Горобец; синий от холода Тянитолкай, сидя по горло в мелкой воде, стирал штаны, и грязь плыла вниз по течению широкой буро-коричневой, редеющей прямо на глазах полосой.

Шипя от укусов и яростно хлопая себя по чем попало, Сиверов собрал охапку хвороста и торопливо развел огонь. Вскоре дым уже столбом валил в небо, а Глеб, стоя в самой его гуще, размахивал еловой лапой, разгоняя удушливые облака во все стороны. Дышать было трудно, зато мошкара сразу перестала кусаться и разочарованно звенела в отдалении, мало-помалу сбиваясь в плотное облако над головой сидящего в ручье Тянитолкая.

Более или менее разобравшись с кровососами, Глеб развесил на просушку мокрую одежду и нацепил на голое тело ременную сбрую с пистолетом в наплечной кобуре. Тянитолкай медлил вылезать из воды — не то боялся гнуса, не то наслаждался процессом купания. Подбросив в костер лапника, Сиверов задумчиво посмотрел на валявшийся поодаль рюкзак Евгении Игоревны. У него возникло искушение посмотреть, что там, внутри, но он не отважился: Тянитолкай находился в зоне прямой видимости, да и сама Горобец могла как-нибудь невзначай застукать его на месте преступления. Обдумав все возможные последствия, Сиверов разочарованно вздохнул: ему ужасно надоело двигаться наугад, совершая ошибки одну за другой.

Потом из-за кустов вышла Горобец. Одета она была только в мокрую майку с короткими рукавами и ботинки, которые хлюпали при каждом шаге. Ремень с потертой кобурой, тоже мокрый, блестящий, без единого пятнышка грязи, был слабо затянут прямо поверх майки, так что кобура похлопывала Горобец по голому бедру. Свою одежду, с которой обильно капала вода, Евгения Игоревна несла в руке, держа ее немного на отлете. Мокрые тряпки весили немало, и на ходу начальница слегка отклоняла корпус в противоположную сторону. Выходило это у нее очень грациозно: на стройных ногах играли, переливаясь, гладкие мускулы, мокрые волосы плотно облепили красивый череп, и Сиверов, сидя на корточках в дыму, поневоле залюбовался тем, как она идет.

— Скорее сюда, — позвал он и помахал рукой. — Быстрее, а то съедят!

Горобец подошла и, привстав на цыпочки, развесила свою одежду рядом с одеждой Глеба. Потом она быстро обернулась — так быстро, что Сиверов не успел отвести заинтересованный взгляд от ее крепкой, стройной фигуры. Евгения Игоревна, вопреки его ожиданиям, улыбнулась ему, как старому другу. Это опять была совсем другая Горобец — оживленная, почти веселая, хотя никаких причин для веселья Глеб не видел.

— Я мошкары не боюсь, — сказала она, подсаживаясь к огню рядом с Глебом и легко касаясь его колена своим. Кожа у нее была прохладная после купания, гладкая, шелковистая, и Глеб поймал себя на том, что уже, оказывается, забыл, какой она бывает на ощупь, эта женская кожа. — Главное, не обращать внимания на укусы, — продолжала Горобец. — Немного потерпеть, а потом им надоест, и они сами отстанут.

— Ну да, — недоверчиво хмыкнул Глеб. Он тоже умел терпеть укусы насекомых, но это не мешало ему ненавидеть крылатых кровососов всеми фибрами души.