— Из-звините, — промямлил Виталик. — Я хотел поздравить вас, Наташа, с наступающим Новым годом.

Вот вам цветы, и тут… маленький подарок.

Он протянул ей сверток, перевязанный розовыми ленточками. Наташа развернула его и обнаружила там маленького красненького Санта-Клауса с надписью «Happy New Year». Она сжала подарок в руках, почувствовав, что на глаза наворачиваются слезы. Так это было трогательно, так необычно в этой коммуналке, где за стеной сидит и жрет бутерброд с салом Николай Фомичев и ждет момента, чтобы снова наброситься на нее.

— Спасибо, Виталик, — еле слышно произнесла Наташа и поцеловала его в щеку. Он покраснел так, как никогда не краснел до того.

— Может быть, выпьем вина? — предложил он. — Я принес бутылку вина и торт. Давайте садитесь — Да я не могу, меня ждут, — сквозь спазмы в горле произнесла Наташа.

Вера Александровна стояла около старого буфета и молча глядела на них. В глазах ее было неодобрение.

Наташа хотела все же присесть, но наткнулась на этот взгляд Веры Александровны.

— Меня ждут, Виталик, спасибо большое. Я желаю вам весело встретить Новый год, — сказала Наташа.

— Да… что там… Я никуда не хожу, — промямлил он. — Может быть, вы к нам придете? Я с мамой буду, и больше никого. И вы приходите, — расхрабрился он.

Наташа еще раз посмотрела на Веру Александровну и на сей раз поймала некое сочувствие в ее взгляде.

Но и брезгливость в то же время.

— Нет, спасибо. Я пошла. — И, сжав в руке Санта-Клауса, веселенького, седобородого, румяного, выскочила из комнаты.

После того Виталика довольно долго не было.

А Наташа чувствовала, что ей хочется его увидеть. Она никогда до того не встречала таких людей. От детства остался образ отца — весельчака, всюду водившего ее с собой в те редкие часы, когда он был свободен. Она помнит походы в зоопарк, в цирк, в театр, на елки, просто прогулки по Москве. Она помнит его любовь, его нежность к ней. И с тех пор, как он умер, она никогда не чувствовала к себе этого отношения любви и нежности. Мать относилась к ней холодно и ровно, вся она была в повседневных заботах, и теплые слова слышать от нее приходилось редко, в основном когда Наташа болела. Поэтому она любила болеть.

Когда Наташа лежала в теплой постели, закутанная, слабенькая, горячая, мать относилась к ней так же, как в далеком детстве. Она подсаживалась к ней на кровать, гладила ее по горячей щеке, целовала в лоб, поила вкусненькими напитками, давала из ложечки лекарство. И на глаза Наташе наворачивались слезы.

Но потом Наташа поправлялась, и все вставало на свои места.

Позже внимание мужчин к выросшей Наташе было совсем иного рода. Это было отношение к ее телу, желание обладать ею. Но нежность, любовь, понимание — всего этого она не знала. Расхожие комплименты Эдика и его друзей, шуточки других поклонников — все это радовало и льстило только поначалу, потом стало раздражать. И вот… этот странный Виталик.

Появился Виталик только в феврале. Он как-то по-особому посмотрел на нее, ей стало не по себе от этого взгляда. Не только нежность, но и некое осуждение прочитала она в нем. Они стояли на кухне. У Виталика шевелились губы, словно он хотел что-то сказать, но язык не поворачивался. Наташе хотелось подойти к нему поближе, но между ними будто была стена. До нее вдруг дошло, почему он смотрит на нее совсем по-другому, чем тогда, перед Новым годом. Вера Александровна рассказала внуку то, что знала про нее. Наташа густо покраснела.

— Я… — произнес наконец Виталик. — Я… хотел поговорить с вами, Наташа. Только вот… как-то негде.

Везде люди…

Наташа молчала.

— Может быть, вы не хотите со мной говорить? — спросил он, поправляя круглые очки. На нем был странного желтоватого цвета потрепанный костюм и неумело завязанный серый галстук. Наташе вдруг стало жалко его.

— Да что вы, Виталик! — наконец нарушила она свое молчание. — Что вы! Я очень хочу с вами поговорить…

— А может быть, пойдемте к нам? Отсюда не очень далеко, три остановки на метро. Мамы сейчас нет дома… — При этих словах он по своей привычке покраснел.

— Я не знаю, — пожала плечами Наташа. — На улице холодно, я только с работы.

— Ну и что?! — воскликнул Виталик. — Я вас чаем напою с вареньем. И не так уж на улице холодно…

— Виталик! — позвала Вера Александровна. — Идем ужинать!

— Нет, бабушка! — отозвался Виталик, глядя на Наташу. — Нет, я пойду, мне, оказывается, пора домой.

Вера Александровна вышла из комнаты и с недоумением поглядела на внука.

— Так зачем же ты пришел? — спросила она. — Чтобы сразу уйти?

— Да вот… — замялся Виталик, с мольбой глядя в глаза Наташе. — Так получилось. Пойду я…

Наташа молча пошла одеваться. Виталик, не желая разговаривать с бабушкой, стал натягивать свое пальтишко. Наташа тоже оделась очень быстро, и они выскочили из квартиры, сопровождаемые недоуменными взглядами Веры Александровны.

Вечер и впрямь не был очень холодным. Всего градусов восемь мороза. Но было скользко. Виталик взял Наташу под руку.

— Осторожно, Наташа, у вас такие высокие каблуки. Смотрите, не поскользнитесь, — суетился он.

Виталик был примерно одного роста с Наташей, но каблуки делали ее выше. Она вдруг почувствовала, что глотнула свежего воздуха, и не только потому, что они вышли на улицу. Рядом был человек, который излучал этот воздух, излучал добро. А они выскочили из затхлой обстановки коммунальной квартиры.

Пройдя дворами, они вышли на улицу Дмитрия Ульянова и зашагали по заснеженному бульвару. Наташа вдруг вспомнила, как на этом бульваре отец возил ее на стареньких саночках по снегу, как она падала в сугробы и отчаянно хохотала. Она давно не вспоминала это.

Они шли по бульвару и молчали, Виталик бережно держал Наташу под руку. Она чувствовала горячее дыхание.

— Вы не против, если я закурю? — спросил Виталик.

— А разве ты куришь? — рассмеялась Наташа, переходя на «ты».

— Я-то? Да, курю. В институте начал, после анатомички. Так страшно было.

Он вытащил из кармана пальто пачку «Пегаса» и долго не мог зажечь спичку на февральском ветру. Наконец закурил и, снова взяв Наташу под руку, повел ее к метро. Наташе в лицо веяло дымом дешевых сигарет, дул ветер со снегом, но ей давно не было так хорошо.

Виталик иногда замедлял шаг и искоса поглядывал ей в лицо. Такая любовь, такая нежность чувствовались в этом взгляде сквозь круглые немодные очки, что у Наташи замирало сердце. Она поняла, что существует другая жизнь, отличающаяся от того кошмара, в каком она пребывала в последнее время, отличающаяся от суетной нелепой жизни ее матери, от варварского образа жизни Эдика и его товарищей. Виталик был человеком из другого, то ли забытого, то ли никогда не изведанного мира. От него веяло добротой и теплом.

Потом они сидели рядом в вагоне метро. Им было хорошо вдвоем. Он что-то рассказывал про свой институт, про практику, она толком не слушала, она глядела в его серые глаза за круглыми очками и чувствовала себя счастливой.

От метро они шли минут десять к дому Виталика.

Погода ухудшилась, похолодало, повалил снег. Их лица стали мокрыми, но им было весело. Виталик плохо видел сквозь очки, залепленные снегом, летевшим в лицо, он то и дело снимал их и протирал носовым платком.

Наконец они пришли. Поднялись в лифте на девятый этаж, Виталик открыл ключом дверь.

Квартира была небольшая, но очень уютная. Наташе бросилось в глаза обилие книг в маленьком коридорчике. Книги по медицине, по искусству, словари, справочники.

Виталик снял с нее дубленку, встряхнул ее, повесил на вешалку. Наташа стянула сапоги, Виталик подал ей мягкие тапочки, провел в комнату.

— Вот здесь я живу, — сказал он, как бы оправдываясь. — В тесноте, да не в обиде, — почему-то добавил он.

Комната была маленькая. По стенам стояли стеллажи с книгами, около окна узкая кровать и рядом письменный стол, заваленный бумагами и тетрадями.

— Извините, у меня не прибрано, — смущенно сказал он. — Вы садитесь, а я пойду чайник поставлю.