Уже позднее Генка перенес телевизор в дом к Варе, подробно объяснив, как пользоваться, что включать и чего лучше вообще не касаться. У них же он оставил комплект купленных дисков. Мультяшек на них было не менее сотни, а потому Генка мог гарантировать, что в самое ближайшее время скучать малышне не придется.
— Ну и на кой им это? — ворчал после Валера. — Станут телеманами, и не оторвешь от экрана.
— А вот и неправда! — Генка помотал головой. — Это взрослых от какого-нибудь футбола за уши не оттащишь, а они дети — и меру свою знают.
— Да что они могут знать!
— А вот и знают! Сказать тебе, что они стали рисовать сразу после фильма? Гляди! — Генка вынул из кармана сложенную вчетверо бумажку, торжественно развернул. — Вот, это Юрашка постарался. Корабли, паруса и море. А Костик краба изобразил. Очень даже похожего!
— Правильно, потому что ты карандаши им купил.
— Причем тут карандаши! Это же море — настоящее, понимаешь? А они в глаза ничего не видели кроме коз да коров! Это ведь даже не кругозор, а чепухенция на постном масле!
— Нормальный кругозор! Все лучше, чем в городе пылью дышать.
— Чего ж они рвутся тогда отсюда?
— Кто рвется-то?
— Да вон — хотя бы Катюха. Ты же сам про нее все расписывал!
— Это я тебе сопли подтирал. Чтоб не плакал после Степчиковых кулаков.
— Ну да, конечно! — Генка фыркнул — А знаешь, какой вывод сделали европейские психологи по поводу наших детей?
— Ну?
— А такой, что дети у нас чудесные, но цветовосприятие у них зауженное. Вместо полутора сотен цветов различают не более двух десятков.
— И что с того?
— А то, что это тормоз в восприятии мира! Недоразвитость, которой мы сами же и потакаем.
— Не знаю уж, какой там тормоз, а только мы тоже мало что в детстве своем видели. И ничего, выросли.
— Кто-то вырос, а кто-то и нет.
— Хмм… Ты на кого намекаешь?
— На тебя, конечно! — Генка усмешливо прищурился. — Значит, говоришь, ничего не видел?
— Ясен пень, ничего.
— А Афганистан? — немедленно парировал Генка. — То-то вспоминаешь про него каждую минуту — про горы, про снег, про друзей с бэтээрами.
— Имею право!
— Верно, имеешь. Только представь на секунду, что всю жизнь ты просидел бы безвылазно здесь. Нет, ты не улыбайся! В самом деле, попробуй представить себе одну только Соболевку. И скажи — только честно! — хотел бы ты такой судьбы?
Валера нахмурился, взгляд его на мгновение стал жестким и недобрым. Видно было, что ему ужасно хочется соврать или даже просто надавать подростку по шее, но он сдержался. Такие уж у них складывались теперь отношения, что приходилось говорить правду. Расстроенный, Валера даже шваркнул по верстаку гаечным ключом и вышел из сарайчика. Гена слышал, как он ходит по дворику, пинает случайный мусор. А уже через минуту Валера вернулся и нехотя признал:
— Ладно, шнурок. Считай, что ты прав.
— Молоток! — Генка одобрительно показал Валере большой палец, и бывший сержант нахмурился.
— Ты только ковырялки мне свои не демонстрируй, я ведь с тобой серьезно, — Валеру, похоже, самого удивило нечаянное открытие. — Это ведь война, Ген. Безо всяких розовых пампушек. А на войне неубитых нет, слыхал о таком? Все оттуда покалеченные возвращаемся. Потому и с работой у нас не ладится, и водку пьем, и помираем раньше времени. А вот ты спросил: хотел бы я променять войну на мирное житье-бытье, и… — Валера вздохнул, — и дошло до меня, что нет. Не хочу ничего менять, и баста. Понимаешь, о чем я?
— Наверное, да.
— Ни черта ты, бача, не понимаешь… — Валера отмахнулся. Он словно не слышал Генку — говорил и доказывал что-то самому себе. — Получается, что только там я и жил по-настоящему. Дружил, дрался, слово свое держал. И недолго ведь — всего полтора года, а только их и запомнил…
Он продолжал говорить что-то еще — о войне, о деревне, о жизненной бессмыслице и снова о войне. Генка подумал, что это походит уже на ступор, а из ступора людей выдергивают. За волосы, как из пруда…
— Слушай, а может, тебе просто субботник устроить? — прервал собеседника Генка. — Взять и выгрести этот хлам из сарая?
— Что? — Валера очнулся.
— Я о бутылках, — Гена кивнул в сторону громоздящейся повсюду стеклотары. — Это ведь и есть твоя прошлая жизнь. Та самая, что не состоялась. А так — соберешь все бутылки и свезешь в приемный пункт.
— И что будет?
— Поглядим. Может, разорвешь свой порочный круг. А может, и мир сменишь.
— Это как же? — Валера нахмурился.
— А ты ни разу не слышал про параллельные миры? Кое-кто считает, что число таких миров бесконечно. И люди в течение жизни, сами того не замечая, переходят из одного мира в другой. И во снах видят не прошлое с будущим, не свое настоящее, а реальность из сопряженных миров.
— Реальность?
— Точно! В одной мы умираем, в другой нас зовут как-то иначе, а в третьей мы летаем, как птицы. Чем больше миров успеваешь посетить, тем жизнь осмысленнее. А те, кто проводят все свое время в каком-нибудь старом сарае, кто кроме одного-единственного воспоминания и рассказать-то ничего не могут…
— Постой, постой! Ты что, снова начинаешь?
— Да нет, это я вообще говорю, — Генка простодушно развел руками. — В том смысле, что, может, все-таки сдать бутылки? Вон их сколько! Глядишь, и ты станешь богатеньким Буратино.
Валера хмыкнул.
— А это мысль! Если ты мне поможешь…
— Здрасьте! Я-то тут причем?
— А ты видишь здесь кого-нибудь еще?
— Все равно! Я совет добрый дал, а ты меня запрячь хочешь.
— Кто советы дает, тот за них и отвечает.
— Ну вот, я-то думал, мы друзья… — Генка нахохлился. — Между прочим, эксплуатировать дружбу — подло.
— Вот и договорились, — Валера плотоядно улыбнулся. — Как сделаем ветряк с турбиной, сразу возьмемся за бутылки.
Старый амбарный замок напоминал личико посеревшего от холода азиата. Валера протянул Генке ключ, и грушеподобным ротиком «азиат» втянул в себя железную бородку, хрустнул старенькими челюстями, пробуя на вкус. А секунду спустя, словно обломок зуба выплюнул дужку замка.
— Вот и все, вперед, аргонавты!
Они поднялись по винтовой лестнице на верхнюю площадку, подождали отставшую Варю. Здесь Валера обвязал ребят страховочным тросом и, выбравшись на внешнюю сторону башни, быстро вскарабкался по поручням наверх.
— Ну что, не передумали, герои? — крикнул он с крыши.
— Нет! — крикнула Варя. Генка поглядел на нее с восхищением. Лицо девочки раскраснелось. На секунду она показалась ему настоящей красавицей. А в следующее мгновение он отважно перечеркнул слово «показалась». Потому что она и была красавицей. А нога… Что ж, нога… Ногу можно и вылечить.
Заражаясь ее настроением, он протянул руку, галантно помог Варе выбраться наружу. Впрочем, образ опытного скалолаза давался нелегко. Стоило Генке бросить взор вниз — на далекие камни, на горшки с банками, венчающие ближайшие заборы, и сердечко его по-воробьиному забилось. Он торопливо оторвал глаза от далекой земли, крепко зажмурился и постарался успокоиться. Страх — на то и страх, чтобы его преодолевать. А уж когда рядом девочка, дрожать и трусить еще более стыдно.
Сначала на крышу вылезла Варя, а затем и сам Генка. Поочередно вытянув их наверх. Валера обнял ребят за плечи — не столько из-за переполнявших его чувств, сколько из трезвого желания подстраховать. Сам он стоял в какой-то борцовской позе, чуть раздвинув ноги, полусогнувшись, и, Генка не сомневался, что уж его-то сдуть с крыши не сумел бы никакой ветер.
— Ух, ты! — Варя просияла. — Красотища какая!
Генка ощутил то же самое. Мир был огромен и мал одновременно. А главное, он был повсюду — гигантский шар, кривизну которого можно было рассмотреть только с высоты. Во всяком случае, такого он раньше не видел. Селенитовые вены дорог полосовали земное тело, шелковая зелень леса прикрывала множественные шрамы, даже пятно пруда выглядело отсюда необычно, напоминая темный, наблюдающий за космосом глаз. Генка глядел и никак не мог наглядеться. Ему хотелось впитать в себя всю картину целиком, но он понимал, что это невозможно. Ветер бил в лицо, раздувал пузырем рубаху, проникал в каждую клеточку его тела, и немудрено, что он вдруг представил себя парусом. И даже не парусом, а воздушным змеем. Казалось, еще секунда, и ветер поднимет его, понесет подобно птице. Как во снах, как в лучших из виртуальных игр. Хотя какие игры могли сравниться с теперешними ощущениями!
