Замечательно показано И. Галеви тончайшее лезвие бритвы, по которому следует рабби в отрицании эллинской мудрости, как и философии вообще, и на котором не мог удержаться даже такой испытанный творец мысли, как Л. Шестов: Галеви и рабби указывают на недостаточность и несовершенство греческой натурфилософии, но отнюдь не требуют максималистского отвержения Афин и безоговорочного отказа от разума, как Л. Шестов. Древние еврейские мыслители видели в этом вовсе не самоцель, а отправной пункт к утверждению пророческого (генетически еврейского) способа познания, а потому речь об этом ведут на еврейском мыслительном диалекте, используя еврейские доказательства (не всегда свободные от талмудистского абсолютизма, — в частности, по поводу происхождения греческой философии) и еврейскую догматику. Близость к Богу есть наивысшее состояние человека и этим состоянием одарен еврейский пророк — особый психологический тип человека, мышление которого осуществляется соответственно необычно — путем откровения и вдохновения. В «Кузари» сказано: "Близость к Б-гу постигается только через Им заповеданное, а узнать, что Им заповедано, можно только через пророчество, а не логическим путем и не на основании выводов мысли, и нет иной близости, как только через традицию и верность ей… Все, кто идет путями Б-жественного учения, привержены обладающим пророческим видением, и души их находят успокоение. Они с полной верой следуют за пророками, несмотря на то, что слова их просты, а образы говорят больше воображению, чем разуму, но не найти душе того покоя в учении философов, хотя их язык красивее, сочинения логически стройны, а доказательства убедительны, и все же большинство людей за ними не следует, ибо душа чувствует истину, как сказано: «0щутимы слова истины» (1980, с. с. 48, 307, 201, 249). В подобном освещении вклад в русскую философию Льва Шестова можно оценить исключительно как подвиг мысли, а вовсе не как нигилистический выпад против классической философии. В этом же еврейском свете можно увидеть и то, что Франк пошел дальше Шестова, дальше шестовской фетишизации Иерусалима, хотя дистанция у них одна, еврейская, и направлена к вере, — философия Франка, собственно, начинается с этого старта, на котором финишировал шестовский марафон.
Соловьевский абсолют личности Франк передает записью — «все во мне и я — во всем», которую он расчленяет на две концептуальные части: «все во мне» и «я — во всем». Это есть не что иное, как своеобразная вариация издавна известной двойственности человека (homo duplex), ярким примером которой служит дуализм тело-душа. Однако разделение личности потребовалось Франку не для очередной демонстрации сложности человеческого существа, а как бы напротив, — для поисков того, что связывает воедино человеческие противоположности. С полнотой, превосходящей все аналогичные попытки в философии, Франк показал для данного момента несостоятельность высшего закона рационализма — главного уложения гегелевской диалектики об «отрицании отрицания» вкупе с динамическим принципом «или-или». С изяществом подлинного мыслителя Франк выводит очередное «умопомрачительное» открытие: наличие третьей реальности, которое и есть абсолютное непостижимое. Суть открытия Франка состоит в том, что помимо двух крайностей, сочлененных в единую противоположность и доступных средствам рационального познания, имеется некая третья реальность, связывающая эти крайности во единое и непостижимая для рационального метода. Таким образом, библейская метафора «радуги в облаке» приобретает контуры непостижимой третьей реальности или реальности высшего порядка. У Еремея Парнова имеется забавная реплика:
— У истины всегда есть два противоположных обличья.
— Ничто и нечто?
— И то, что связывает их воедино.
Франк заключает эту тему: "В этом смысле непостижимое, очевидно, не есть ни «и-то-и-другое», ни «либо-либо»; оно не есть ни то, ни другое; или, поскольку мы подлинно осмыслили достигнутое теперь нами, мы должны сказать: непостижимое основано на третьем начале — именно на начале «ни-то-ни-другое»… Следовательно, реальность всегда троична или триедина; но третье — самый высокий уровень, синтез — трансрационально, не выразимо никаким понятием или суждением и является, так сказать, самим воплощением непостижимого" (1990, с. 295; выделено мною — Г. Г. ).
Франковское открытие триединой реальности имеет свое значение и в сфере точного знания, ибо во всех позитивных науках наличествует класс особых образований, называемых переходными (промежуточными), и которые именно в силу своей непостижимости пребывают на роли дополнительно-второстепенного знания или случайного компонента движения. А история науки свидетельствует, что высочайший уровень постижения обязан открытию трехчленных систем: в логике (по Гегелю) — тезис-синтез-антитезис; в физиологии для формулы мысли (по Сеченову) — подлежащее-связка-сказуемое; в психологии (по Фрейду) — Я-сверхЯ-Оно; в биологии (по Вернадскому) — косное вещество — биокосное вещество — живое вещество; в геологии (по Мартьянову-Милановскому) — геосинклиналь-метаплатформа-платформа. (Франку не была известна работа польского математика первой половины XIX века И. М. Гоэнэ-Вронского «Закон Творения», где третья реальность, названная «элементом нейтральным», выступает динамическим регулятором во взаимодействии крайних значений. Европейская философия не приняла во внимание постижение Гоэнэ-Вронского).
Третья реальность, — «средний термин» (Гегель) или «абсолютная непостижимость» (Франк), — становится объектом нерационального познания или постижения в режиме откровения, а потому для изучения данного феномена Франк обращается к сфере вдохновенного творчества — к эстетике. Здесь философ обнаруживает универсальное свойство третьей реальности — гармонию, а точнее, гармония есть онтологическая цель третьей реальности, проявляющая себя через установку на создание согласованности (соразмерности, сочлененности) отдельных элементов противоположных начал, делающих из последних целостное единство. Другими словами, гармония есть процесс сотворения того образа, который в Торе передан метафорой «радуги в облаке», а в содержательной глубине зрится смысл еврейского закона согласия. Франк первый и единственный из философов дошел до полного ощущения еврейского закона и дал ему философское наименование — "антиномический монодуализм", сопроводив лаконичным определением: «Непримиримо противоборствующее воспринимается как исконно согласованное и гармоническое» (1990, с. 548). Но если гармония суть онтологический процесс радуги в облаке, то онтологическую формулу радуги в облаке Франк передает в виде "красоты" как синтетического показателя согласительного единства; "красота" есть не только онтологическая формула, но и онтологическое имя радуги в облаке, — в философии нечасты случаи, чтобы библейский закон имел столь прочное обоснование.
Свой эстетический опыт по познанию красоты и гармонии как характеристик реального бытия, знающих свою полноту в связи со своей противоположностью и своей зависимостью от другого, но в то же время выступающего законченным компактным единством, Франк передает чудными пушкинскими строками о женской красоте:
Все в ней гармония, все диво,
Все выше мира и страстей.
Она покоится стыдливо
В красе торжественной своей.
В пушкинском образе Франк нашел великолепный художественный адекват вдохновенного еврейского императива согласия, выходящего из радуги в облаке как контрформы раздора, а философское его освоение представил со свойственной ему полнотой: "Красота есть непосредственное и наглядно наиболее убедительное свидетельство некого таинственного сродства между «внутренним» и «внешним» миром — между нашим внутренним и непосредственным самобытием и первоосновой внешнего, предметного мира. Это единство нам непосредственно раскрывается — или, вернее, мы имеем некое внешнее обнаружение этого искомого глубинного единства — во всяком эстетическом опыте; эстетический опыт убеждает нас, что такое единство есть, должно и может быть найдено — вопреки неустранимо-очевидному фактическому разладу и раздору между этими двумя мирами" (1990, с. 427-428).
