Итак, коллектив составляет для Ахад-ха-Ама таксономическую категорию по линии личность-коллектив и с той определенностью, с какой творение еврейского мыслителя попадает в философский класс сионистских систем по признаку высшего подразделения внутреннее-внешнее, оно оказывается по низшей классификационной иерархии в разряде коллективистского отряда, а, как всякое коллективное образование, обладает политической сущностью. Такое положение нисколько не противоречит тому антагонизму, какой наличиствует между духовным сионизмом Ахад-ха-Ама и политическим сионизмом Герцля, а только более строго систематизирует данное противостояние: в позиции антиподальности находятся политическая система Герцля-Нордау и система Ахад-ха-Ама, относящаяся к философскому классу сионистских образований, или другими словами, противостоят между собой политические конструкции русской и западной формации-сионизма. Будучи по авторскому конструктивному замыслу коллективным (политическим) образованием, система духовного сионизма Ахад-ха-Ама в то же время насыщена внутренним духовным содержанием и в этом состоит необъяснимый, ибо рационально не постижимый, сугубо еврейский момент ахадаамовского открытия, единственного и уникального в банке русского еврейства. В качестве субстратной основы духовного гнозиса Ахад-ха-Ама должно принимать его суждение: "После ряда столетий, отмеченных страданиями и унижением — извне, верой и надеждой на милость небес — изнутри, зародилась в наше время новая и богатая последствиями идея, стремящаяся низвести с небесной выси веру и надежду и превратить их в живые, творческие силы, — сделать Землю основой надежды, сам Израиль — объектом веры". Здесь помимо фиксации сионистской идеи выведены другие духовные показатели этой идеи — Земля, надежда, вера. Украшением теоретического курса Ахад-ха-Ама является блестящая рефлексия соотношения религии и этики, как духовных формообразователей, лежащих в основе его духовной системы. Ахад-ха-Ам постигает: «Отношение между религией и этикой в жизни народов есть одно из наиболее запутанных исторических явлений, дававшее во все времена повод к самым противоположным воззрениям. Большинство людей, видя, что среди предписаний религии некоторые имеют этический характер, и чувствуя, что от нарушения этического закона их часто удерживает страх перед религией, привыкло думать, что этика есть по самому своему существу только часть религии, которая вместе с нею возникла, на нее опирается и без нее немыслима. Однако с древнейших времен и доныне находились в противоположность к этому мыслители и ученые, которые отлично видели, что между религией и этикой не всегда бывает полное согласие, что этика часто отделяется от религии и идет собственным путем, не дожидаясь, чтобы религия озарила его своим светом. Это обстоятельство привело их к убеждению, что религия и нравственность суть два различных жизненных явления, имеющие каждое свой особый корень в человеческом духе, и что лишь после того, как они развились и окрепли, они соединились вместе и переплелись друг с другом своими ветвями — на пользу нравственному развитию, с одной стороны, и во вред ему, с другой» (1991, с. с. 13, 123).
Этим Ахад-ха-Ам наносит ощутимый удар по антисионистской позиции еврейских ортодоксов, объявляющих всякое отступление от устоев религиозной догмы гетто в связи с возвращением в Сион противонравственным поступком, ибо само нарушение предписаний заведомо антирелигиозно, и эта именно doхa (мнение), как утверждает Ахад-ха-Ам, идет «во вред» нравственному развитию духа в условиях рассеяния, — это и есть духовная деспотия. Духовный сионизм есть антипод и даже антагонист духовной деспотии жреческого Талмуда (Устного Учения) и с этой стороны творчество Ахад-ха-Ама почти не анализируется. А потому мимо аналитического взора прошла оригинальная, данная только Ахад-ха-Амом, экзегеза известного библейского эпизода о «золотом тельце»: «Глас Божий» заглушается уже шумом разнузданных народных кликов, а «священнослужитель», на которого пророк привык полагаться еще с того времени, когда он служил для него «устами» перед фараоном и народом, этот самый «священнослужитель» сам пошел за толпой, сотворил ей «кумира» и «построил жертвенник перед ним» Он видел в этом потребность данного часа, ибо жрец — человек лишь часа преходящего" (выделено мною — Г. Г. ). «Народ книги» — такой синоним некогда числился за сынами Израиля и граф Л. Н. Толстой восторгался еврейским народом: "Не земля, а книга сделалась его отечеством. И это одно из великолепнейших зрелищ в истории… ". Ахад-ха-Ам считает, что это время ушло от еврейского народа, погребенного под талмудистской казуистикой: «Но „народ книги“ — это раб книги, народ, душа которого покинула его сердце и вся вошла в мертвые буквы книги… Устное учение, самое подходящее название которого — „учение сердца“, также окаменело и превратилось в мертвые буквы книги, а сердце нации наполнилось одним только ясным и сильным сознанием своего абсолютного бессилия и вечной подчиненности книге» (1991, с. с. 155, 41, 42-43). Переход к духовности здесь мыслится самоочевидным выходом, если бы исторически не свершилось обратное — «абсолютное бессилие и вечная подчиненность книге» стали результатом нарушения еврейской духовности, а выход в том, что сионизм и есть духовный позыв к этой идее.
Но наряду с этим в еврейской среде существует противоположная doxa, согласно которой соединение религии и этики приносит «пользу» нравственному развитию галутного духа и такой пользой выходит культура. При любом отношении к небанальному этическому рассуждению Ахад-ха-Ама, необходимо иметь в виду, что сочинение еврейского творца есть единственная духовная система, где культура выведена венцом сложной духовной динамики. Но, достигнув такой теоретической высоты (или глубины), Ахад-ха-Ам попросту споткнулся в практической, онтологической сфере, восприняв культуру в нерефлексированном виде.
Культура per se, как таковая, относится к уникальным духовным конструктам, которые в момент зарождения имеют сугубо индивидуальную природу, а в период созревания обладают коллективным качеством. Культура сотворяется в самые начальные моменты индивидуальной личностью и действующий творец созидает свой собственный продукт или шедевр культуры, а впоследствии, иногда спустя много лет, нередко после смерти творца и в другой обстановке, шедевр культуры становится всеобщим достоянием и приобретает коллективные свойства. Когда Ахад-ха-Ам говорит о Моисеевом учении как «благе национального коллектива», он упускает из вида не просто начальную, но основополагающую, стадию, при которой Моисей едино-лично, хотя и в соавторстве с Богом, создавал индивидуальные скрижали завета — свой шедевр культуры, — на которых было начертано то, что лишь впоследствии стало благом для национального коллектива. Гносеологическое упущение Ахад-ха-Ама онтологически обернулось в то, что весь процесс культуротворчества мыслится им без начального авторского (индивидуально-личностного) начала. По этой причине коллективный фактор спонтанно приобретал доминантный статус, — так, национальный язык (иврит), будучи средством общения евреев, рассматривался Ахад-ха-Амом в самозначимом ранге вне связи со сферой общения и с субъектами общения, только во главу угла ставилась только коллективная функция языка, а упускалось то обстоятельство, что языковой способностью одарена исключительно личность, а вовсе не народная душа либо коллективный дух, которые в противоположность личности никак не является реальностью, а только лишь удобными абстракциями; на аналогичных основаниях национальное лицо, сильное своим индивидуальным обличием, было вытеснено безликой всеобщностью национальной этики.
В совокупности теоретические разработки Ахад-ха-Ама, произведшие огромное впечатление в иудаизме, заимели неудовлетворительное практическое воплощение, — характерным стал организованный им закрытый масонского типа орден «Бней-Моше» («дети Моисея») с деспотическим уставом. Сам Ахад-ха-Ам склонился к наиболее яркому проявлению духовной деспотии — отвержению смешанных браков: Н. Портнова свидетельствует, что известие о том, что его дочь Рахель вышла замуж за известного русского публициста Михаила Осоргина (Ильина), по убеждению принадлежавшего русской духовной корпорации, Ахад-ха-Ам воспринял как личную трагедию.
