- Спасибо, - Федор пожал казаку руку, - может быть адрес дадите, я вышлю?

- Оставь, Ваше благородие, - казак упорно использовал это, давно отмененное в армии обращение, - чего считаться. Ты вот лучше скажи, - он достал из кармана обрывок бумажки и прочитал: - пневмоторакс! Это опасно или как? Мы тут в госпитале моего сына, а ее мужа - он кивнул на казачку - нашли, но говорят тяжелый и не пускают. Так как это?

Федор начал объяснять им особенности ранений, затрагивающих легкое, и вдруг понял, что его слушают уже не только эти двое, но и все собравшиеся в зале ожидания, а телеграфистка с его телеграммой в руке даже высунула голову из своего окошка. Его завершающие слова - "Главное - жив. А госпиталь здесь хороший, должны вытянуть" - были восприняты всеми с очевидным облегчением. Хорошо одетый господин с портфелем ободряюще похлопал казака по плечу:

- Главное - довезли. Вы сами-то здесь что?

- Да вот посидим немного, а потом утром комнату снимем и в госпиталь.

- А давай-ка ко мне. От нас до госпиталя пять минут. Пошли. Комната найдется.

И они ушли куда-то в ночь.

Телеграфистка после всего этого категорически отказалась брать у Федора какие-либо деньги и обещала, что телеграмма будет доставлена уже в утренний разнос почты.

Федор, уже плохо соображая, вышел на привокзальную площадь и был сразу остановлен комендантским патрулем. На этот раз хотя бы у него в кармане нашлось офицерское удостоверение. Поняв, кто он и откуда, начальник патруля остановил первый же автомобиль, переговорил с водителем и отправил Федора в офицерское общежитие.

Прошло несколько дней. Федор понемногу втянулся в работу госпиталя. Многие из его старших коллег получили отпуска и уехали к семьям, а он ждал приезда Маши. Она сообщила тоже телеграфом, что задерживается на несколько дней - не было замены в гимназии.

Между тем в городе вокруг госпиталя возрастало напряжение. Штаб бригады как-то очень медленно раскачивался с уведомлением родственников погибших и раненых. Отчасти это было понятно - большая часть офицеров штаба тоже побывала в Стамбуле, многие были ранены или вообще погибли, и работа штаба налаживалась крайне медленно. Вернувшиеся здоровыми, естественно, смогли сами уведомить своих родственников, однако очень многие из родных "кавказцев" так и не получили такого уведомления и теперь ездили по гарнизонам, где раньше стояли батальоны бригады, получали советы справиться в госпиталях и собирались вокруг них. В госпитале, как правило, им сказать ничего не могли, да и к раненым пускали очень ограничено - он был просто не рассчитан на массовое посещение родственниками. В результате люди осаждали канцелярию госпиталя, всеми правдами и неправдами пытались проникнуть в его корпуса, останавливали с вопросами военных медиков на входе. Днем многие из них, как правило, собирались на площади у главного входа, обменивались новостями и чего-то ждали, ждали, ждали...

В тот день госпиталь посетил командир бригады. В актовом зале собрали ходячих раненных, генерал вручил нескольким наиболее заслуженным из них ордена, а потом офицеры штаба бригады прошли по палатам и раздали всем кресты за взятие Стамбула. Решение об учреждении таких крестов военный гетман пробил у Верховного в первый день после взятия города, когда все последствия этой истории еще были не известны. Награда была массовая, ее получали все участники операции, ну и, как всегда, масса слегка причастного к ней народу. На отдельной встрече с врачами генерал вручил крест и Федору. Он по такому случаю одел в тот день парадный мундир со всеми наградами и смотрелся очень импозантно. К тому же он остался чуть ли не последним участником операции из числа медперсонала - остальные были в отпусках.

Генерал был мрачен. Вся его служба прошла в этой бригаде, он трижды принимал участие в серьезных военных походах в горы, но никогда даже близко бригада не несла таких потерь. Теперь же каждый день к нему обращались его старые сослуживцы, чьи сыновья и даже внуки не вернулись из Стамбула. Говорить с ним вообще было трудно, а уж когда стало понятно, что город, судя по всему, придется отдать... Так что, обращаясь к военным медикам, он просил уделить особое внимание врачеванию не только телесных ран, но и душевных, которые были нанесены всему казачьему кругу. Кто же знал, что заняться этим придется так скоро.

Посещение госпиталя генералом, естественно, не осталось незамеченным на площади, а после его отъезда там началось откровенное брожение. Хотя этого им никто и не обещал, люди почему-то ждали, что он выйдет к родственникам и поговорит с ними. Вообще-то, когда машина генерала уже отъезжала от госпиталя, у него мелькнула такая мысль, и при других обстоятельствам он бы так непременно поступил, но в этот раз он вдруг понял, что посещение госпиталя лишило его последних душевных сил, и говорить с людьми, которые скорее всего уже больше никогда не увидят своих близких, он просто не может. Все же за плечами была еще и недавняя босфорская операция. Генерал пообещал себе, что он сегодня же накрутит хвосты штабным и потребует завершить работу с рассылкой похоронок в ближайшие три дня и так и не остановил шофера, хотя сначала у него такой порыв и был.

Проводив глазами генеральскую машину, народ потянулся к главному входу. Часовые пытались что-то там говорить, но единственное, что им удалось сделать, это закрыть в последнюю минуту ворота перед толпой, большинство которой составляли старики и женщины. Впрочем, ажурная решетка смотрелась даже на их фоне очень ненадежной преградой. Шум нарастал. Все явственней звучали выкрики: "Даешь начальство!"

Начальник госпиталя пребывал в растерянности. С толпой ему раньше говорить не приходилось, а как военный и врач он привык, что его приказы беспрекословно выполняются. Здесь же по определению была налицо ситуация полной и абсолютной анархии. Приказать этим людям разойтись он мог, но вот как и о чем с ними разговаривать, он и представить себе не мог. Надо сказать, что и раненые, взбудораженные посещением генерала, начали волноваться и требовать, чтобы к ним допустили родных без всяких ограничений. Они плохо понимали, во что превратится госпиталь, если в него хлынут толпы людей с улицы. Все же здесь лежали не столько больные, сколько раненые и требования к антисептике были повышенными.

И тут-то как раз полковнику и попался на глаза Федор.

- Молодой человек, Вы в гимназии в самодеятельности участвовали?

- Да, стихи декламировал. Со слухом у меня не очень, так что петь не давали...

- Отлично! Вот давайте-ка, Вы у нас такой весь красивый, в медалях выйдите к публике и расскажите о том, как и что там было. Только не особенно в детали вдавайтесь. А потом - про покой для раненых и тишину. Черт с ними, пообещайте, что мы завтра открываем парк сзади для свободного доступа из города. И всех раненых, кто сможет ходить, будем пускать туда на прогулки. Погода теплая, ничего.

- Александр Васильевич! - взвилась старшая медсестра, - да что же это будет! А как же мы их оттуда будем на процедуры и перевязки вылавливать? Где их там искать, в парке-то?

- Ничего, думаю, общение с родными и свежий воздух им помогут сильнее процедур! А чтобы раненых вызывать на процедуры - мальчишек местных организуйте, они только счастливы будут помочь! И вообще, перестаньте, кому сейчас легко! А Вы идите, голубчик, - и подтолкнул Федора к выходу.

Федор шел к воротам и не представлял, что и как он скажет этим людям. Говорить через решетку было противно, и он попросил часовых открыть ему ворота. Народ потеснился и притих, вопросительно глядя на него.

На солнце в мундире посреди толпы было жарко и это навело Федора на мысль, с чего начать. И он стал рассказывать, как двое судок они шли к проливам на грузовых судах, как было жарко в трюмах, а на палубу нельзя, чтобы не демаскировать операцию, как пришли в Стамбул и что было потом. Говорил он довольно долго, с подробностями, рассказывал, сколько и с какими ранениями "кавказцев" попало к нему на стол, как сейчас их лечат, а с завтрашнего дня со всеми ходячими ранеными можно будет увидеться в парке. Объяснил про проблему с вызовом на процедуры и уже от себя добавил, что в парке маловато лавочек.