– Разумеется, господин обвинитель, разумеется…

Я уже пожалел, что вообще начал что-то объяснять. Решили повесить – повесят.

– Есть объяснение, почему кинжал остался в ране. Артакс, вы слишком опытный боец, чтобы пачкать одежду следами крови, – скривил рот бургомистр. – В отличие, скажем, от моего покойного зятя.

Бюргеры с почтением склонили голову. Разумеется, не в память о покойном зяте Лабстермана – убийце детей, а перед своим бургомистром – выдающимся человеком, собственноручно покаравшим мужа любимой дочери, оказавшегося предателем. Как обстояли дела на самом деле, кроме нас с бургомистром, никто не знал. Но открой я рот и начни говорить, что бургомистр убил зятя, чтобы спасти собственную шкуру, кто мне поверит?

Лабстерман торжествующе посмотрел на меня, прокашлялся и объявил:

– Господин судья, я прошу ввести следующего свидетеля обвинения.

– Пристав… – шевельнул пальцами Циммель.

В зал заседаний вошел, а точнее, в зал заседаний ввели… Жака. Он был еще слаб, идти на деревянной ноге было трудно, потому старшину нищих поддерживали Анхен и какой-то юнец.

– Я думаю, господин судья, можно сделать снисхождение к увечьям свидетеля и разрешить ему отвечать сидя, – благодушно сказал обвинитель.

– Да, разумеется, – не стал спорить Циммель. – Пристав, принесите табурет для свидетеля.

Жак с облегчением уселся, а Анхен тотчас же принялась отирать с его бледного чела пот. Было заметно, что Оглобля страдает от ран. Вытаскивать для дачи показаний человека, неделю назад получившего сквозное ранение, – варварство! Ему бы еще недельку-другую полежать, потягивая вино, а не по судам ходить. Бедолага!

– Ваше имя и род деятельности? – спросил судья.

– Жак Пердикка, городской обыватель, землевладелец.

«Ну ничего себе! – присвистнул я про себя. – Старина Жак числится землевладельцем?!»

С другой стороны, не будут же в бюргерских книгах писать – «король воров». Да и земли у него хватает, чтобы считаться настоящим землевладельцем. А почему Пердикка? Что за фамилия такая? Был Жак Оглобля, а стал Жак Пердикка. Тьфу ты, а я не догадался… Пердикка, а вернее – пертикка в переводе с латыни и означает жердь для измерения земли! Если перевести на швабсонский, что жердь, что оглобля – все едино, но Пердикка звучит благозвучнее.

Не иначе с фамилией Жаку помог кто-то из школяров-латинистов. Ну не один же я помню меры землеустройства Старой империи.

Опять некстати вылезли знания, осевшие в глубине памяти: actus – длина борозды, которую пара быков пропахивает без понукания, а perticca составляет ¹/₁₂ длины борозды. Солдату-ветерану, прошедшему пять кампаний, полагалось выходное пособие, именуемое югером, – кусок земли, равный дневной вспашке пары быков. Любопытно, много ли ветеранов оставались живы? Если бы король Рудольф раздавал своим «птенцам» землю, а не деньги, он бы изрядно сэкономил…

Я почти не слушал, что рассказывал мой старый боевой товарищ. Кажется, Жак говорил о том, что знает меня двадцать лет, что сейчас мы снимаем комнаты в одном и том же трактире. Что он удивлялся: почему законный муж ютится в съемной комнатенке, когда у него есть прекрасный дом? Поведал Жак и о моих намерениях «вывести на чистую воду» неверную супругу и о том, что я взял с собой двух костоломов, с которыми пообещал поделиться добром несчастной фрау Уты.

– Господин Пердикка, вы слышали, что Артакс собирался убить фрау Уту? Что он вам говорил по этому поводу? Какие слова были произнесены?

– Ну, господа, впрямую таких вещей не говорят, но догадаться несложно. Я Артакса знаю. Для него убить – все равно, что мне выпить стакан вина.

То, что Жак меня предал, это нормально. По его мнению, я человек конченый. Так или иначе, меня ждет виселица, а лишний раз ссориться с первым бургомистром не с руки. Хватает других дел, более важных. Зачем влезать в эти разборки? Все, что мог я для него сделать, – сделал, а он, в свою очередь, мне ничего не должен. Ну разве что семьсот талеров, которые я не успел забрать.

Погрузившись в мысли, едва не пропустил мимо ушей вопрос судьи:

– Артакс, у вас есть вопросы к свидетелю обвинения?

– Да, только один, – улыбнулся я. – Старина Жак, как ты себя чувствуешь? Кажется, ты недавно упал? – кивнул я на его камзол, топорщившийся в том месте, где была наложена повязка.

– Нормально, – ответил мне старый приятель, улыбаясь в ответ. – Слегка ноет, слабость, но скоро пройдет…

– Рад за вас! – торжественно сказал я, решив, что настало время перейти на «вы». – Думаю, вы скоро выздоровеете. Вам нужно беречь себя, господин Пердикка.

– Спасибо, господин Артакс, – вежливо поклонился Жак Пердикка.

– Прошу задавать вопросы по существу! – возмутился судья.

– А что может быть существенней, чем здоровье? – ответил я вопросом на вопрос. – Нет, господин судья, вопросов у меня нет. Не стоит задерживать болящего.

Судья кивнул, и «почтенного землевладельца» опять подхватили под руки и бережно повели к выходу. Бедняга постанывал. Нет, определенно ему нужно было остаться в постели еще с недельку, отпаиваться красным вином, восстанавливая потерю крови, а не бродить по судебным заседаниям.

– Господа, близится время обеда, – сказал судья. – Посему я объявляю перерыв в нашем заседании. Мы продолжим завтра, с утра.

– Господин судья, а стоит ли тянуть? – подал голос купец Фандорн. – У всех нас еще много дел. Мне завтра нужно отправляться в Мангазею, а это довольно далеко. Думаю, что у почтенных бюргеров забот не меньше. Я считаю, что после обеда мы можем вернуться к рассмотрению дела Артакса и вынести вердикт. Мне, например, уже все ясно.

– А не проще ли меня сразу повесить? – поинтересовался я. – К чему разыгрывать весь этот балаган?

– Подсудимый, я делаю вам второе замечание! – строго сказал судья. – Вы уже не в первый раз оскорбляете суд! Мы сами знаем, что и когда нужно делать.

Судья Циммель перевел взгляд на главного обвинителя, и тот слегка прикрыл веки.

– Хорошо, господа. Заседание городского суда будет продолжено через два часа. Стража, уведите преступника в камеру.

– Минуточку, господин судья, – вмешался вдруг старшина стеклодувов. – По правилам, во время заседания суда преступник должен стоять в колодках на городской площади! Жители города Ульбурга должны видеть злодея, убившего их соотечественницу!

Циммель задумался на краткий миг, сморщил лоб, но скоро его чело озарилось улыбкой:

– Думаю, мы не станем нарушать правила! Стража – отведите преступника на площадь и закуйте его в колодки.

– Господин Циммель, колодки заняты, – напомнил судье какой-то стражник.

– Заняты? Ах, там снова эта болтливая Хельга. Ну раскуйте ее и отправьте домой. Перенесем ее наказание на завтра. Ну на послезавтра. Касательно Артакса… Я отдавал распоряжение насчет сыра и хлеба – накормите его.

– Кормить преступника за счет городской казны? – возмутился Заркаль.

– Эти деньги входят в оплату сегодняшнего заседания, – успокоил рачительного стекольщика Лабстерман. – Мы все равно закупаем бумагу и чернила, оплачиваем услуги секретаря. Все должно быть по законам города Ульбурга!

Я уж решил, что меня будут кормить в колодках, словно хищного зверя, посаженного в клетку. А что? Выглядело бы неплохо: латник нанизывает на острие алебарды кусок сыра вперемежку с хлебом и подает мне, а я жадно обрываю с лезвия еду! На таком зрелище город мог бы и заработать! Дескать – а кто отважится накормить с рук преступника?

Но накормили меня прямо в зале. Цепи между «браслетами» были достаточно длинными, а не то я походил бы на крысу, держащую в лапах хлеб…

Под конвоем городских стражников меня вывели на площадь. Из колодок как раз освобождали болтливую Хельгу. Ха… А я ее помню! Та самая, жена Михеля. Она уже сиживала в колодках. Вроде бы за драку в церкви. Увидев меня, бюргерша потерла шею и затараторила:

– Ну наконец-то и мужчины узнают, каково честной женщине в колодках сидеть, когда руки-ноги болят! И-ишь, еще и в цепях… Посиди-посиди, не одной мне маяться.