Были и другие пугающие слухи, которые Кертису доводилось слышать, и он зачем-то прокручивал их в голове, глядя на существо, которое выглядело как обычная худая женщина в фиолетовой шляпе, облегающем платье и фиолетовых перчатках на тонких пальцах, напоминавших смертоносные клинки. Ее кожа была иссиня-черной, как уголь из самых черных земель Африки, нетронутых ногами белых исследователей.

И таким же пугающим, как Леди, был и мистер Мун. Он производил устрашающее впечатление, до дрожи в позвоночнике, несмотря на то, что вел себя исключительно вежливо, как джентльмен. И не его виной было то, что он родился с болезнью, сделавшей одну половину его лица бледно-желтой, тогда как вторая оставалась эбеново-черной. Две половины сходились на лбу, образуя там россыпь пятен, а его изящный нос и подбородок с седеющей бородой создавали элегантный мост между светлой и темной сторонами. Смотреть на это было нелегко. Он тоже был высоким и худощавым, и выглядел убийственно, как бокал мышьяка, будучи одетым в облегающий черный костюм с тонким черным галстуком, украшенным красными квадратами, в черную шляпу и черные перчатки. На каждом его запястье поблескивало по циферблату наручных часов. На шее, на цепочке, висело позолоченное распятие размером с самую большую свиную ногу, когда-либо приготовленную в кастрюле Треме.

— Подойди ближе, молодой человек, — сказала Леди.

Кертис не двигался, пока Орхидея не подтолкнула его вперед, и даже тогда его ботинки буквально пропахали священную землю.

— Мне сказали, — произнесла Леди из-под своей шляпы, — ты утверждаешь, что в твоей «колокольне» звучат голоса. Похожие на звук твоих собственных колоколов, но они не твои, если можно так выразиться, — ее голова слегка приподнялась и склонилась набок. — Это правда?

— Скажи ей, — подтолкнула его Орхидея, прежде чем Кертис успел даже подумать над ответом. — Давай же! Сейчас не то время, когда надо изображать, что у тебя рот зашит! — когда Кертис снова замялся, Орхидея обратилась к жрице вуду. — Он не представляет, насколько это убивает меня, мэм! Моя спина… что-то не так… я все время чувствую слабость… не могу стоять прямо… как будто это все давит на меня всем своим…

— Миссис Мэйхью, — мягко прервала ее Леди. — Почему бы вам не пойти туда, где миссис ДеЛеон готовит целый горшок гамбо? Видите ее вон там, у огня? — она дождалась, пока Орхидея кивнет. — Идите и скажите миссис ДеЛеон, что я назвала вам слово «Биддистик». Она засмеется и нальет вам целую миску бесплатно, — затем она посмотрела на молодую женщину в ярко-красном головном уборе и на мистера Муна. — Вам обоим лучше пойти с ней. Оставьте нас с мистером Кертисом наедине. Ступайте, — она махнула своей рукой в печатке в сторону Орхидеи, как будто смахивала крошки со стола.

Молодая женщина двинулась вперед скользяще-мягкой походкой и взяла Орхидею под руку, пока мистер Мун забирал свою эбеново-черную трость, стоявшую рядом со стулом.

— Скажи ей правду, Кертис, — попросила напоследок Орхидея. Затем она подняла свои печальные глаза на Леди, и уголки ее губ опустились. — Вы ведь знаете, что мой муж оставил меня, — запричитала она. — Это произошло шесть лет назад. Несчастный случай в доках, насколько я знаю.

— Мне все известно, — был ответ. — Я соболезную вам. И сочувствую сейчас. Так ступайте же, возьмите себе миску гамбо, и пусть сегодня вам достанется маленький кусочек счастья.

Орхидея снова хотела заговорить, но молодая женщина мягко и одновременно настойчиво потянула ее за собой, поэтому Орхидея бросила на Кертиса последний взгляд, в котором читалась настоятельная просьба, а затем позволила увести себя.

Мистер Мун прошествовал мимо Кертиса со своей тростью, оставляя в воздухе запах сандалового дерева и лимонов.

Когда эти трое отправились за гамбо миссис ДеЛеон, Леди глубоко вздохнула и выдохнула.

— Теперь мы можем поговорить, — сказала она с заметным облегчением и приподняла голову, снова взглянув прямо на Кертиса. Он заметил, как свет чуть очертил ее острые скулы, большой гребень носа и ярко-изумрудные глаза, которые поразили мальчика, потому что были похожи своей неистовой кипучей энергией на сияние спиртовки, которая могла сжечь дотла все, до чего только дотянется.

— Полагаю, — начала она, — ты много обо мне слышал. Это были слухи, от которых по ночам плохо спится. Ты ведь знаешь, о чем я говорю?

Кертис заставил себя кивнуть.

— Мы здесь не для того, чтобы проходить через все это… — она помолчала, подбирая подходящее слово, — описание, — закончила она. — Я лишь хочу знать о «голосах». Твоя мама ужасно волнуется, и ты знаешь, что она переживает, потому что любит тебя. Если бы это было не так, она бы не привела тебя сюда. О, прислушайся… разве это не прекрасно?

Из дубовых зарослей доносился стрекот сверчков и жужжание других ночных насекомых, пробуждавшихся от своего дневного сна.

Кертис почувствовал, что дрожит, хотя воздух был теплым и влажным. И все же он попытался отринуть свой страх, потому что пришло время поговорить, и не было смысла что-либо утаивать.

— Я не… не совсем слышу голоса, — сказал он. Ему понадобилось некоторое время на то, чтобы продолжить. — Я слышу свой собственный голос. Но… это сложно объяснить… вроде… я просто знаю, что то, что я слышу, говорят другие люди. Моим голосом. Тем голосом, который мне так хорошо знаком. И все. Но то, как это все говорится… это не я говорю сам с собой. Я знаю это наверняка.

— Наверняка? — переспросила она. В ее голосе звучал вызов.

— Я уверен в этом настолько, словно Господь Бог спустился с небес и сказал это мне, — ответил он, и, решив, что был слишком дерзок, тут же добавил: — простите, мэм.

— И как же ты можешь быть настолько чрезвычайно уверен? Твоя мама говорит, это началось после того, как твой отец покинул вас, и она думает, именно это повлияло на твой разум. Говорит, она водила тебя к двум врачам, но они оба сказали, что это просто воображение, и голоса скоро замолчат. Говорит, она уже отчаялась искать, чем тебе помочь, и это угнетает ее день ото дня. Так почему же ты так чрезвычайно уверен в своей правоте?

Кертис ничего не мог с собой поделать. То, как с ним говорила эта колдунья вуду — с нотками жгучего перца в голосе — заставило что-то внутри него закипеть.

— Я слышу, как кто-то говорит на другом языке, — сказал он. — Я думаю, что это говорит мистер Данелли в магазине. На эйтальянском.

— Правильно произносить на «итальянском». Произноси это так. А то подумают, как будто ты полный неуч.

— Хорошо, мэм, — ответил он и пожал плечами. — Но я ни одно из этих слов не понимаю. Они просто прозвучали в моей голове, и больше я и их не слышу.

— А другие бывают?

— Иногда бывают. Один из них звучал очень-очень далеко… кто-то кричал… как будто там был еще кто-то. Мне так показалось. Он говорил всякие плохие слова.

— А откуда ты знаешь, что это был мужчина?

Кертис снова пожал плечами, но она ждала от него ответа, и он вздохнул.

— Он сказал, что кто-то должен отгрызть ему хуй…

— О, — ответила она. Что это было? Улыбка? Слишком сложно было сказать из-за этой шляпы.

— Но я и без этого могу определить, мужчина это или женщина, — продолжил он. — Я не понимаю как… дело просто… в том, как они говорят.

— А расстояние ты определить можешь?

— Некоторые звучат сильнее других. Я хочу сказать… я не слышу всех подряд. Они приходят и уходят, — он передернул плечами и посмотрел прямо на Леди. — И это началось не тогда, когда ушел папа. Мне было восемь, когда это началось. И я стал слышать голоса чаще, когда мне исполнилось девять.

— А ты можешь отвечать им?

— Я не знаю, мэм. Я никогда не пробовал.

— Можешь попробовать сейчас? Скажи что-нибудь в своей голове — посмотрим, услышу ли я это.

— Да, мэм, — ответил он и закрыл глаза, тут же подумав: Привет. Он не видел этого слова, написанным в своей голове. Ему лишь привиделось, что в темноте вспыхнул лучик света, обрел крылья, вырвался из его разума и стал набирать скорость. Он становился все быстрее и быстрее, пока, казалось, не обрел крылья и не улетел прочь, как быстрая белая птица.