— Все в порядке, — ответил он, ухмыльнувшись. Она внимательно посмотрела на него.

— Да, способность контролировать себя — это твоя сильная черта. Может, пара коктейлей сделает тебя более непринужденным. Я хочу посмотреть, что у тебя там внутри. Пора уже мне пробиться сквозь эту твою замкнутость и проверить, не фигурирую ли я в списке женщин, к которым ты решил не притрагиваться. Ты весь такой замкнутый, такой независимый. Женщины этого не любят, хотя именно это и привлекает их к тебе. Но их замыслы коварны, Филин. Это в них от природы. Мы хотим, чтобы вы, мужчины, кипели страстью. Если вы подчиняетесь нашему желанию, мы становимся серьезными, кроткими, добродетельными. Если нет, мы пытаемся разбудить в вас зверя.

— Ну и что прикажешь делать мне? — поинтересовался Терри.

— Приготовь коктейли, глупенький.

Он принес лед, имбирный эль, виски, содовую и смешал два коктейля. Она тут же выпила свой и, протянув Терри пустой бокал, сказала:

— Ужасные манеры. Не правда ли, Филин? Но мне так нужно расслабиться…

— Еще не время. Сначала надо выбраться из переделки.

— Но я уже выбралась из нее! — воскликнула она и, заметив, как он покачал головой, продолжила: — И не шути так гадко. Хватит. На вот, лови.

Она выбросила вперед ногу. Туфелька, которая слетела с нее, крутанулась в воздухе и пролетела в дюйме от головы Терри.

Она весело засмеялась, перевернувшись в мягком кресле, освободила другую ногу и резким движением скинула с нее вторую туфельку, которая, ударившись о потолок, с глухим стуком упала на пол.

Перекинув ноги через покрытый подушечкой подлокотник кресла, она пошевелила пальцами.

— Предупреждаю тебя, Филин, я собираюсь полностью расслабиться. Приготовь-ка мне еще один коктейль, чтобы я не чувствовала себя такой скованной. Хорошо быть немного навеселе, хотя, конечно, леди не очень-то подобает быть развязной.

Он улыбнулся, пригубил виски с содовой и сказал:

— Ты, насколько я понимаю, собираешься себя развязать?

— Видишь ли, Филин… — Она пошевелила пальцами ног. — Я, по крайней мере, не собираюсь себя связывать. В течение нескольких часов мне пришлось изображать из себя эдакую кроткую юную леди, вот эти часы теперь и сказываются соответствующим образом. Я вот сейчас возьму и придумаю какое-нибудь шуточное стихотворение, которое живо собьет с тебя всю спесь. Правда, пока еще ничего приличного в голову не пришло, но за мной не станется.

— Ты хочешь сказать, что тебе в голову пришло что-то неприличное? — спросил он.

— Не будь таким глупым, Филин, я хотела сказать — ничего умного. В конце концов, мне не хотелось бы пугать тебя до смерти первым же пришедшим мне в голову стишком, а с подобного рода стишками, как ты знаешь, дело обстоит именно так. Пытаешься придумать что-нибудь умное, а в голову приходят только…

— Расскажи мне лучше, какие вопросы задавал тебе прокурор и что ты отвечала на них, — перебил ее Терри. — Расскажи мне и про адвоката.

Она вздохнула.

— Они хотели знать все — про меня, про носовой платок, про…

— Ты призналась в том, что это твой платок?

— Да, конечно, без всяких колебаний. На них, я думаю, это произвело хорошее впечатление. Спасибо, что ты предупредил меня. Я знала, что они пойдут на какую-нибудь хитрость. Поэтому, когда прокурор театральным жестом достал платок и сурово посмотрел на меня, я взвизгнула и, выхватив у него из рук платок, воскликнула: «Ба, да это же мой!»

— Они спросили, где ты потеряла его?

Она кивнула.

— Я сказала, что не помню. Они спросили, не могла ли я оставить его в квартире Мандры, я сказала, что могла. Потом они стали задавать мне разные вопросы, я и рассказала им все, что они хотели знать.

— Ты говорила им правду?

— Я всегда говорю правду, — опустив ресницы, она искоса посмотрела на него, ее губы соблазнительно раскрылись. — Послушай, неужели мы должны говорить об этом сейчас?

— Ты сказала им о портрете?

— Да, конечно.

— Ты им сказала, где он сейчас находится?

— Я сказала, что портрет у Альмы. Что это я дала его ей. Я хотела знать, что она думает о нем. Кроме того, я попросила, чтобы она его немного подработала.

Терри взял с подноса бутылку с виски и поставил ее обратно в буфет.

Она приподняла коленки, подоткнула под них юбку, повернулась в кресле и сказала:

— Эх ты, старый жадный морж!

— Боюсь, Синтия, что тебе еще рано праздновать победу. Расскажи об адвокате.

Она захихикала.

— У него ужасно длинная шея и ужасно смешная лошадиная морда. Он — как подсолнух на параде. Скажи, Филин, а может подсолнух принимать участие в параде?

— Как его зовут?

— Зовут его Ренмор Хоулэнд. Он специалист по уголовным делам. Близкие друзья называют его просто Ренни. Ах, этот Стабби! Только он мог раздобыть такого чудного адвоката! Теперь мы с Хоулэндом близкие друзья. Он сказал, что я могу называть его просто Ренни.

— Какую роль в этом деле играет Стабби?

— Никакой, он просто помогает мне.

— Что еще сказал тебе Хоулэнд?

— О, он размахивал руками и говорил о хабеас корпус, то и дело вытягивая из воротника свою шею и засовывая ее обратно, он по-отечески похлопал меня по плечу… Сказать по правде, Филин, ему бы следовало быть скаковой лошадью. Он смог бы выигрывать все заезды благодаря одной своей шее, ему не пришлось бы даже покидать линию старта.

— И несмотря на то, что он угрожал тебе хабеас корпус, они все же отпустили тебя? — спросил Терри.

Она кивнула.

— Но к этому времени они уже нашли портрет. — Где?

— Я не знаю. Думаю, что его передала им Альма. Там был один такой ужасно приятный юноша, который видел, как я спускалась по лестнице в доме Мандры. Зовут его Джек Уинтон, он художник. Он осмотрел меня с ног до головы и сказал, что не уверен, меня ли он видел там на лестнице, зато он хорошо помнит, что у женщины, которая спускалась с портретом Мандры по лестнице, были очень красивые ножки. Я просто влюбилась в него, Филин, после того, как он сказал про ножки. Он дал очень точное описание портрета: мрачный фон, на лицо зловеще падает свет, в глазах вспыхивают холодные искорки. Жуть! Трудно поверить, Филин, что этот человек мертв. Он имел такую власть над людьми и предметами, окружавшими его, что можно было подумать, и смерть ему подвластна.

Терри пристально посмотрел на нее.

— Синтия, это не тебя встретил Джек Уинтон на лестнице. Это не ты вынесла портрет из квартиры Мандры. Ты узнала каким-то образом, что этот парень Уинтон видел какую-то женщину, спускавщуюся с портретом по лестнице. Ты решила, что это прекрасная возможность состряпать для себя алиби. Ты знала, что Альма с ее великолепной техникой и скоростью, с какой она работает, может написать вполне сносный портрет всего за несколько часов. Альма заперлась в мастерской Веры Мэтьюс, проработала там всю ночь и закончила портрет, который ты теперь выдаешь за свой.

Жизнь как бы угасла на лице Синтии, на нем вдруг отчетливо проступила усталость. Она подняла голову и с вызовом сказала:

— Не смей со мной так разговаривать, Филин. Ренмор Хоулэнд… а, черт, я хотела сказать — Ренни… возбудит против тебя дело о клевете или еще там о чем-нибудь. Он придумает, как это назвать.

Терри Клейн подошел к ней и обнял ее за плечи.

— Мне жаль, Синтия. Но вы с Альмой чего-то не додумали. Женщина, у которой сейчас действительно находится написанный тобой портрет, ненавидит вас обеих. И она сделает все, чтобы от твоего алиби остался один пшик.

Синтия схватила его руку и прижала ее к своей щеке. Горячие слезы смочили тыльную сторону его ладони.

— Расскажи обо всем по порядку, — попросил он. Она вытерла глаза платком и, как-то истерически рассмеявшись, сказала:

— Я не собираюсь реветь, Филин. Мне просто нехорошо.

— Что же произошло?

— Мандра шантажировал меня.

— По поводу этого дела с наездом?

— Да.

— Он что хотел получить: деньги или портрет?

— Он хотел получить все: и деньги, и портрет. Если бы ты знал Мандру получше, ты бы не спрашивал.