— Я думал, что у вас поменялись планы, — заметил он, вводя меня в свой кабинет.

— Пришлось сделать круг, — извиняющимся тоном объяснил я.

— Ну раз уж вы здесь... — Он достал из незаметного бара бутылку красного вина и два маленьких бокала и налил нам обоим.

Его кабинет так же, как у Сэндвика и Торпа, был выдержан в современном скандинавском стиле. Конечно, подумал я, коммерция должна идти в ногу со временем, но никакой информации о личности хозяина эта стандартная обстановка не давала.

Вместо карт и диаграмм на стенах висели фотографии домов, фабрик, портов, учреждений. Когда я спросил, Ларе объяснил, что его банк главным образом занимается финансированием промышленных проектов.

— Это коммерческий банк, — сказал он. — Мы руководим планированием строительства почти так же, как в Англии строительная ассоциация. Но, конечно, мы даем не такие большие ссуды, и кредиты у нас дешевле.

— Инвесторы не жалуются?

— Они получают со своих вкладов столько же, сколько и английские инвесторы. Дело в том, что норвежское общество не платит больших налогов.

Затем Бальтзерсен рассказал, что в Норвегии много мелких частных банков, которые тоже занимаются финансированием строительства, но его крупнейший.

— Вокруг Осло мучительно не хватает земли для строительства. Молодым парам очень трудно найти и купить дом, — говорил Ларе. — В глубине страны много пустых заброшенных ферм. Старые владельцы умерли или уже не могут работать в поле, а молодых не привлекает такая тяжелая жизнь, и они переезжают в город.

— Как и везде, — сказал я.

— Мне больше нравятся деревянные дома, — заметил Ларе. — Они дышат.

— А как насчет пожара?

— Угроза пожара всегда остается, — согласился он. — Бывало, что сгорали целые города. Но сейчас у нас пожарная служба такая быстрая и опытная, что, если человек захочет поджечь дом, чтобы получить страховку, ему придется облить его бензином с крыши до фундамента. Иначе пожарники потушат огонь, едва появится первая струйка дыма.

Мы допили вино. Ларе закурил, и я спросил о годах работы в Лондоне, о мотогонках, но тема не заинтересовала его.

— С прошлым покончено, — вздохнул он. — Банк и скачки — это все, чем я теперь занят.

Потом он спросил, знаю ли я уже, кто убил Боба Шермана? И такая вера в мою способность все знать прозвучала в его словах, что мне стало не по себе.

— Нет еще, — разочаровал я его. — Какой лимит в моих расходах?

Из его ответа я понял, что, если мне удастся найти убийцу, лимита нет, но если я потерплю поражение, то лимит уже исчерпан.

— У вас уже есть подозреваемые?

— Подозрений недостаточно.

— Понимаю, вам нужны доказательства.

— М-м-м... Мне придется действовать как браконьеру.

— Что вы имеете в виду?

— Поставить капкан, но успеть выдернуть свои ноги из капкана других браконьеров.

Я встал и начал прощаться. Он тоже встал и сказал, что я напрасно потратил время, потому что он не сообщил мне ничего полезного.

— Как знать, — успокоил я Ларса Бальтзерсена.

Эрик и я пошли на ленч в кафе недалеко от штаб-квартиры его брата, потому что мне хотелось встретиться с ним, а по телефону Кнут Лунд сказал, что его дежурство кончается в два и мы можем поговорить до того, как он уйдет домой.

За ленчем Эрик объяснял, подкрепляя свои слова афоризмами и строчками стихов, что все революционеры в конце жизни потому впадают в пессимизм, что начисто лишены чувства юмора.

— Если бы вожди умели веселиться, — уверял он, — рабочие уже давно бы правили миром.

— Шуткам надо бы учить в школе, — заметил я. Эрик подозрительно взглянул на меня.

— Это шпилька?

— Я понял так, что революционеры не умеют шутить, и в этом беда.

— Ах, боже мой, вы правы. — Он расхохотался. — Не умеют. А что заставляет вас тратить жизнь на роль детектива?

— Любопытство.

— Быть убитым, как кошка.

— Ай-яй-яй.

— Простите. — Он усмехнулся. — Во всяком случае, пока вы еще живы. А где вы учились? Есть специальная школа для детективов?

— Не думаю. Я учился в университете. Потом поработал в промышленности. Не понравилось. Читал лекции. Не понравилось. Нравились мне лошади, и я нашел место на скачках.

— Суровое место, как говорят. А когда я вел колонку слухов, я много чего наслушался. А что вы читали и в каком университете?

— Психологию в Кембридже.

— 0-ох, — воскликнул он. — Абсолютное о-ох! Мы направились к Кнуту, оставив Одина на посту в машине. Когда мы вошли, он зевал, тер покрасневшие глаза и выглядел очень усталым после изнурительного дежурства.

— Простите, — сказал он, — я сутки не спал, — и потряс головой, чтобы прогнать сон. — Но это неважно. Чем могу помочь вам?

— Сегодня не в деталях. Только общее направление. Скажите, насколько широки ваши возможности? К примеру, позволяют ли вам границы ваших полномочий схватить кролика, которого я выгоню из норы? — Я обернулся к Эрику:

— Объясните Кнуту. Если я поставлю капкан, может ли он помочь мне поймать добычу? И если полномочия позволяют, хочет ли он лично участвовать в таком щекотливом деле?

Братья посоветовались на своем языке. Кнут, подтянутый, сдержанный, очень усталый, и Эрик, с раскованными жестами, в небрежной одежде, с всклокоченными волосами. Эрик был старший, но жизненные силы еще энергично бурлили в нем.

Наконец оба брата согласно кивнули, и Кнут сказал:

— Во всем, что не противоречит закону, я буду помогать.

— Очень вам благодарен.

— Вы выполняете мою работу, — устало улыбнулся он.

Взяв свой плащ и фуражку, он вышел вместе с нами, и выяснилось, что его машина стоит там же, где и «Вольво» Эрика, — на обочине дороги, ведущей к небольшому огороженному общественному саду.

Машина Эрика почему-то оказалась в центре внимания.

Шагах в десяти от нее, выстроившись полукругом, стояли дети и неуверенно выглядевший полицейский. Увидев Кнута, он обрадовался, что может разделить свою тревогу с кем-то другим, отдал честь и быстро заговорил. С недоумевающим видом Эрик переводил мне.

— Девочка говорит, что какой-то мужчина велел ей не подходить к моей машине и побыстрей бежать домой.

Я взглянул на «Вольво». Один смотрел не в переднее стекло, как обычно, а в заднее. Дог уставился куда-то вниз, не обращая внимания на толпу. Огромной собаке что-то в окружающем мире казалось не правильным. И проволока теперь не держала крышку багажника.

— О боже! — воскликнул я. — Уберите детей — и подальше.

Кнут, Эрик и полицейский вытаращили на меня глаза и не двигались. Но они не были в Лондоне 8 марта 1973 года. Возле здания Олд-Бейли.

— Там может быть бомба, — объяснил я.

Дети поняли слово «бомба», но, конечно, не поверили. Жители Лондона тоже не поверили, пока разлетевшиеся стекла не посыпались им в лицо.

— Объясните детям, что надо бежать, — обратился я к Кнуту.

Он решил серьезно отнестись к моим словам, даже если тревога ложная. Кнут негромко приказал что-то полицейскому и схватил за руку Эрика, поймав его в тот момент, когда тот, выдохнув одно слово «Один», сделал первый шаг к машине. Кнут хорошо знал брата и, наверно, сильно любил.

Это была почти драка: Кнут держал, а Эрик яростно вырывался. Потом Кнут быстро надел себе на руку кольцо, второе защелкнул на запястье Эрика, эти наручники удержали бы боксера весом в двести восемьдесят фунтов и еще полный мех вина. Эрик в отчаянии все еще вырывался, и так шаг за шагом они оба удалялись от машины.

Полицейский отвел детей на безопасное расстояние и движением руки предупреждал прохожих не подходить близко к «Вольво». На меня никто не обращал внимания. Я незамеченным проскользнул по тротуару, протянул руку, открыл дверь машины, а сам отпрыгнул в сторону.

Но несчастный пес не шевельнулся. Только когда Эрик свистнул ему, он вылез и пошел за мной, будто мы собирались поиграть.