Питер рассмеялся.

— Пожалуй, мне не хотелось бы поменяться с тобой местами, — сказал он.

— Ну, здесь не так уж плохо, — возразил двойник. — Я очень много читаю, одновременно занимаюсь примерно восемнадцатью книгами — когда одна надоедает, переключаюсь на другую. Конечно, процессор рабочей станции намного превосходит по скорости химический мозг, так что я усваиваю материал гораздо быстрее — наконец-то я смог продраться сквозь Томаса Пинчона.

Это просто замечательная имитация, подумал Питер. Замечательная.

— Хотелось бы мне иметь больше времени для чтения, — начал Питер.

— А мне хотелось бы иметь возможность с кем-нибудь переспать, — бесцеремонно перебил двойник. — Всем приходится нести свой крест.

Питер снова засмеялся.

— Ну так зачем ты вытащил меня из бутылки? — спросил двойник.

Питер пожал плечами:

— Я не знаю. Наверно, чтобы поговорить. — Пауза. — Мы создали тебя после того, как я узнал про Кэти.

Нет нужды выражаться яснее. В искусственном голосе сквозила печаль:

— Да.

— Я пока никому еще не рассказывал об этом.

— Я думаю, ты этого и не сделаешь, — отозвался невидимый собеседник.

— Да?

— Мы с тобой очень скрытный человек, — продолжал двойник, — прошу простить за неправильную грамматику. Мы не привыкли раскрывать нашу внутреннюю жизнь.

Питер молча кивнул.

— Чуть погромче для суда, пожалуйста, — с легкой иронией попросил двойник.

— Прости, совсем забыл, что ты меня не видишь. Я с тобой согласился.

— Естественно. Послушай, что я, собственно, могу тебе посоветовать. Я имею в виду, что мне приходит в голову почти то же, что и тебе. Но давай попробуем как-нибудь вместе разобраться. Только между нами, так сказать: ты все еще любишь Кэти?

Питер молчал несколько секунд.

— Трудно сказать. Та Кэти, которую я знал, то есть думал, что знаю, никогда бы не сделала ничего подобного.

— Но насколько хорошо мы вообще можем знать кого бы то ни было?

Забывшись, Питер снова кивнул:

— Вот именно. Прости, что использую в качестве примера тебя, но…

— Ты же знаешь, люди терпеть не могут, когда ты это делаешь.

— Делаю что?

— Используешь их в качестве примера. У тебя дурная привычка хватать всякого, кто попался под руку, чтобы что-то доказать. «Прости мне, что беру в качестве примера тебя, Берта, но если кто-то по-настоящему толст…»

— Ну уж не заливай. В жизни не говорил ничего подобного.

— Я немного утрирую, чтобы выглядело смешнее; еще одна наша черта, которая нравится далеко не всем. Но ты понимаешь, о чем я говорю: ты берешь некий воображаемый диалог и втягиваешь в него реальных людей в качестве примеров: «Возьмем твой собственный случай, Джефф. Помнишь, как твоего сына арестовали за ограбление киоска? Хотелось бы знать, насколько круто ты захотел бы обойтись с юными правонарушителями в подобной ситуации?»

— Таким образом я обосновываю свою позицию.

— Знаю, но люди терпеть этого не могут.

— Пожалуй, я догадываюсь об этом, — сказал Питер. — Но тем не менее, — он произнес эти слова с нажимом, стараясь перехватить инициативу, — если взять, к примеру, наш эксперимент с Саркаром: мы создали модели моего сознания. Модели, только и всего. Подобия, которые, похоже, ведут себя так же, как оригинал. Но когда реальная личность строит свои отношения с кем-то еще…

— Действительно ли эта личность строит отношения с другой реальной личностью или же только с моделью — с образом, с неким идеалом — созданным ее воображением?

— Хм, пожалуй. Именно это я и собирался сказать.

— Разумеется. Сожалею, Пит, но тебе будет трудновато озадачить себя самого своим собственным остроумием. — Голос надтреснуто рассмеялся.

Питер почувствовал легкую досаду.

— И все же это важный вопрос, — упрямо продолжал он. — Действительно ли я хоть когда-нибудь по-настоящему понимал ее?

— Собственно говоря, ты прав: мы, возможно, просто неспособны никого узнать по-настоящему. Но тем не менее Кэти мы знаем намного лучше, чем кого бы то ни было еще на всем белом свете. Мы знаем ее лучше, чем Саркара, чем маму и папу.

— Но как же тогда она смогла так поступить?

— Пойми, у нее же никогда не было такой сильной воли, как у нас с тобой. Этот мудак Ханс явно здорово нажал на нее.

— Но ей не следовало поддаваться.

— Согласен. Но она не сумела. Ну и что мы теперь будем делать? Мы что, готовы из-за этого покончить с самыми важными в наших жизнях взаимоотношениями? Даже если оставить в стороне нравственные аспекты и взглянуть на дело с прагматической точки зрения, ты действительно хочешь снова попытаться найти себе подходящую пару? Ходить на свидания? Боже, как это будет занудно.

— Ты, похоже, сторонник сохранения брака ради удобства.

— Ну, все браки в той или иной степени таковы. Разве тебе не приходило в голову, что отец с матерью оставались вместе просто потому, что это был путь наименьшего сопротивления.

— Но у них никогда не было ничего подобного тому, что сложилось у нас с Кэти.

— Возможно. И все же ты так и не ответил на мой вопрос. Нам, парням, реализованным в двоичном коде, нравятся простые ответы вроде «да» или «нет».

Питер некоторое время молчал.

— Ты хочешь знать, продолжаю ли я ее любить? — Он горестно вздохнул. — Честно говоря, не знаю.

— Ты не сможешь решить, как жить дальше, пока не ответишь на этот вопрос.

— Все не так просто. Второй раз я такого просто не вынесу, даже если я все еще люблю ее. С тех пор как она мне это рассказала, я ни разу толком не выспался. Я постоянно об этом думаю. Мне все напоминает об этом. Я вижу в гараже ее машину и вспоминаю, что она согласилась подбросить Ханса, вижу диван в нашей гостиной: вот где она рассказала об этом. Я слышу слова «измена» или «интрижка» по телевизору… Боже, никогда прежде не замечал, как часто люди пользуются этими словами, — и опять проклятые воспоминания. — Питер немного откинулся назад в своем кресле. — Я не могу оставить это в прошлом, пока не буду уверен, что оно никогда не повторится. Она ведь, в конце концов сделала это не один раз. Она сделала это трижды — трижды в течение нескольких месяцев, возможно, всякий раз думая, что этот-то наверняка последний.

— Наверно, — согласился двойник. — Помнишь, как нам вырезали гланды?

— Что ты хотел сказать этим «мы», парень? Это ведь я — тот, у кого остались шрамы.

— Да какая разница. Дело-то в том, что нам их вырезали в двадцать два года. Поздновато для такой операции. Но нас по-прежнему мучили ангины и тонзиллиты. Наконец старый доктор Ди Майо сказал, что пора перестать лечить симптомы. Сделаем что-нибудь с первопричиной этих болезней.

Голос Питера звучал напряженно:

— Но что, если… если… я сам виноват в том, что Кэти мне изменила? Помнишь тот ленч с Колином Годойо? Он сказал, что обманывал жену, желая показать ей, что он несчастен и ему нужна помощь.

— Ну пожалуйста, не надо, Питер. Мы ведь с тобой знаем, что это чушь собачья.

— Я считаю, что мы не вправе об этом судить.

— Как бы то ни было, я уверен, сама Кэти знает, что все это сущая ерунда.

— Надеюсь, что так.

— У вас с Кэти был прекрасный брак — это трудно отрицать. Он не прогнил изнутри — на него покусились снаружи.

— Пожалуй, так, — нехотя согласился Питер, — но я много размышлял над этим — искал хоть какой-то намек на то, что мы сами чем-то разрушили наше счастье.

— Ну и что, нашел? — с любопытством спросил двойник.

— Нет.

— Конечно, нет. Ты всегда старался быть хорошим мужем — и Кэти тоже была хорошей женой. Вы оба приложили много усилий, чтобы сделать ваш брак счастливым. Вы интересовались работой друг друга, поощряли взаимные мечты и надежды, свободно и открыто разговаривали обо всем.

— И все же мне хотелось быть в этом совершенно уверенным. — Он немного помолчал. — Ты помнишь Перри Мейсона? Не самый первый сериал с Реймондом Барром в главной роли, а недолго продержавшийся римейк, сделанный в семидесятых годах. Помнишь? В конце девяностых его снова показывали. Гарри Джордино играл Гамильтона Бергера. Этот вариант ты помнишь?