– Я скоро в буквальном смысле слова окажусь под землей, Эдуард.

Он посмотрел на меня долгим взглядом:

– Ты обещала двадцать четыре часа прятаться. Не выходить ни по какой причине. Даже не выходить в главное здание Цирка, когда он открыт для публики. Оставаться внизу – и все.

– Есть, капитан!

– Анита, это не шутка.

Я оттянула бронежилет, надетый на платье. Он был мне велик, в нем было жарко и неудобно.

– Если бы мне было смешно, я бы не надела вот этого.

– Я тебе принесу какую-нибудь броню на твой размер, когда вернусь.

Поглядев в эти светло-голубые глаза, я увидела такое, чего там раньше не бывало. Эдуард тревожился.

– Ты думаешь, что меня убьют?

Он не отвернулся, не моргнул, но в его лице я увидела такое, что лучше бы он отвернулся.

– Завтра я приду с помощником.

– Что за помощник?

– Вроде меня.

– Что это значит?

Он покачал головой:

– Двадцать четыре часа – это значит, что ты прячешься до завтрашнего рассвета. Если мне повезет, я узнаю имя, и мы его ликвидируем. Пока меня не будет, веди себя поосторожнее.

Мне хотелось пошутить насчет его материнских наставлений девушке, но не получилось. Не могла я шутить, глядя в его серьезные глаза.

– Буду.

Он кивнул:

– Закройте за мной.

Он вышел, и Джейсон закрыл за ним дверь, а потом прислонился к ней на секунду.

– Отчего я так его боюсь?

– Оттого что ты не дурак, – ответила я.

– Спасибо на добром слове, – улыбнулся Джейсон.

– Отведи меня вниз.

– Нервничаешь?

– Слушай, Джейсон, у меня была трудная ночь. Мне не до шуточек.

Он отвалился от двери и сказал:

– Иди вперед.

Я открыла дверь на каменную лестницу, ведущую вниз. Она была достаточно широка для двоих, даже можно было бы втиснуть и третьего, будто лестницу строили не для людей, а для тел пошире.

Джейсон с гулким звуком защелкнул дверь. Я вздрогнула. Он начал что-то говорить, но выражение моего лица заставило его остановиться. Мне не давали покоя прощальные слова Эдуарда. Не знай я его лучше, я бы сказала, что он боится. Нет, так не бывает.

Джейсон прошел вниз, вперед меня, утрируя походку, чтобы подчеркнуть виляние зада.

– Можешь не выпендриваться, – сказала я ему.

– А тебе не нравится этот вид? – Он прислонился к стене, заведя руки назад и обнажая грудь.

Я рассмеялась и прошла мимо, щелкнув его по рубашке ногтем. Она была твердая и жесткая, как панцирь жука.

– Она действительно такая неудобная, как кажется?

– Вполне удобная. Дамам в “Данс макабр” очень понравилась.

– Да уж, – отозвалась я.

– А я люблю флиртовать.

– В самом деле?

Он рассмеялся.

– Для женщины, которая не любит флиртовать, у тебя слишком много поклонников.

– Именно потому, что я не флиртую.

Джейсон замолчал до самого поворота.

– Ты хочешь сказать, что их манит вызов, трудность?

– Что-то вроде этого.

Поворот лестницы не просматривался, а я терпеть не могу, когда не просматриваются повороты. Но на этот раз меня такая ситуация устраивала: я пришла сюда не убивать. Вампиры ведут себя куда более дружелюбно, если ты не пытаешься их убить.

– Ричард уже здесь?

– Пока нет. – Он оглянулся на меня. – Ты думаешь, это удачная мысль – свести их обоих в одном месте и в одно время?

– Абсолютно неудачная, – уверенно сказала я.

– Что ж, по крайней мере, в этом мы с тобой согласны.

Дверь внизу лестницы была окована железом и сделана из тяжелого темного дуба. Она была похожа на портал, ведущий в другое время – когда подземелья были высшим шиком, рыцари спасали дам или устраивали небольшую бойню крестьянам, и никто ничего против не имел – кроме разве что крестьян.

Джейсон вынул из кармана штанов ключ, отпер дверь и толкнул ее. Она бесшумно повернулась на смазанных петлях.

– С каких это пор у тебя свой ключ? – спросила я.

– Я теперь здесь живу.

– А колледж?

Он пожал плечами.

– Мне это теперь не кажется важным.

– Собираешься всю жизнь прожить комнатным волком у Жан-Клода?

– Мне моя жизнь нравится.

Я покачала головой.

– Не понимаю. Я изо всех сил отбиваюсь, чтобы от него не зависеть, а ты просто на все плюнул. Не понимаю и не могу понять.

– У тебя есть диплом колледжа? – спросил он.

– Есть.

– А у меня нету. Но мы с тобой сейчас оба в одной и той же норе.

Тут он был прав.

Джейсон пригласил меня пройти в дверь с низким эффектным поклоном, на котором просто было написано: “Подражание Жан-Клоду”. У Жан-Клода этот жест получался куртуазным и настоящим, у Джейсона – чисто пародийным.

Дверь вела в гостиную Жан-Клода. Потолок терялся в темноте, но свисающие черные с белым шелковые драпри образовывали матерчатые стены с трех сторон. Четвертая сторона была из голого камня, выкрашенная в белый цвет. Камин из белого камня казался настоящим, но я знала, что это не так. Белый мрамор каминной полки пронизывали черные жилки, решетку скрывал серебряный экран. Четыре серебристо-черных кресла стояли вокруг кофейного столика из дерева и стекла. Из стоящей на столе вазы возносились черные тюльпаны. Высокие каблуки моих туфель ушли в толстый черный ковер.

В комнате появилась еще одна новая вещь, которая заставила меня остановиться. Картина над камином. Трое, одетые в костюмы семнадцатого века. Женщина в серебристом платье, с квадратным лифом, каштановые волосы завиты в аккуратные локоны. В руке она небрежно держит розу. Рядом с ней – мужчина, высокий и худощавый, с темно-золотыми волосами, завивающимися кольцами ниже плеч. У него – усы, ван-дейковская бородка настолько темно-золотого цвета, что он переходит в каштановый. На нем – мягкая широкополая шляпа с пером, одежда – белая с золотом. Но подошла я к картине из-за второго мужчины.

Он сидит прямо за женщиной. Одеяние – черное с серебристой вышивкой, широкий кружевной воротник и кружевные манжеты. На коленях он держит широкополую шляпу с пером и серебряной пряжкой. Черные волосы мелкими локонами спадают ему на плечи. Он чисто выбрит, и художник не преминул передать зовущую глубину его синих глаз. Я глядела в лицо Жан-Клода, написанное за сотни лет до моего рождения. Остальные двое улыбаются, только он один – серьезен и прекрасен – темный фон к их свету. Как тень смерти, пришедшая на бал.

Я знала, что Жан-Клоду несколько сотен лет, но никогда не видела такого очевидного доказательства, никогда мне это не совали так прямо под нос. И еще одна вещь меня встревожила в этом портрете: не солгал ли мне Жан-Клод о своем возрасте?

Послышался звук, и я обернулась. Джейсон устроился в кресле, Жан-Клод стоял за моей спиной. Пиджак он снял, и вьющиеся волосы рассыпались по алой рубашке. Манжеты были длинными и узкими, застегнутыми на три старинные запонки, как и высокий воротник. Материя скрывала его соски, но оставляла открытым пупок, привлекая взгляд к верхнему краю штанов. А может, это только мой взгляд привлекало. Не стоило сюда приезжать. Он также опасен, как убийца, если не больше. Опасен в таких смыслах, для которых у меня нет слов.

Он подошел в своих черных сапогах, двигаясь грациозно, как пойманный светом фар олень. Я ожидала вопроса, как мне нравится картина. Вместо этого он сказал:

– Расскажите мне о Роберте. Полиция мне сообщила, что он мертв, но они не разбираются. Вы видели тело. Он воистину мертв?

Голос его был полон заботы и тревоги, и это застало меня врасплох.

– У него вынуто сердце.

– Пробито осиновым колом? Тогда еще можно его оживить, если кол вынуть.

Я покачала головой:

– Удалено полностью. Ни в доме, ни во дворе его найти не удалось.

Жан-Клод остановился, неожиданно плюхнулся в кресло, гладя в никуда – или так мне показалось.

– Значит, его действительно больше нет.

В его голосе звучала скорбь, как иногда звучал смех, и я почувствовала ее как холодный и серый дождь.

– Вы же о Роберта ноги вытирали. Зачем нужны эти плачи и стенания?