— За хозяина этого дома! — кокетливо улыбнулась академику Мирра.

Пока Марфенька слушала эти разноречивые тосты, бурно пенящееся шампанское осело, и его осталось совсем чуть-чуть на дне бокала.

После ужина все, кроме Христины, опять перешли в просторный кабинет профессора. Марфенька поспешно раскрыла двери настежь, чтоб Христина могла слушать, если захочет.

Глеб стал рассказывать о чудесах кибернетики. Слушать его было интересно, хотя Марфенька никак не могла отделаться от внутреннего протеста. Не любя споров, она и на этот раз возражала только мысленно.

Глеб восторгался мыслящей электронной машиной, которая, по его убеждению, несомненно, окажется сильнее ее творца и создателя — мятущегося, несовершенного человека.

Он говорил о машинах, способных воспроизводить самих себя. Они будут развиваться в соответствии с законами биологии, то есть подвергаться мутациям, бороться, принимать категорические решения.

Конечно, пока еще ни одна самая сложная машина не подошла к той грани, где начинается сознание, но, несомненно, перейдет ее. Ничто, кроме предубежденности и предрассудков, не позволит отрицать эту возможность.

— Мыслящие роботы… — мечтательно произнесла Мирра.

«Они, видно, привязаны друг к другу, — думала Марфенька, — и все же даже в этой братской любви чего-то не хватает… Может быть, просто человеческого? Они гордятся друг другом, потому что у них много общего».

— Кибернетика так же чревата опасностью, как, скажем, разложение атома, — вдруг произнес Евгений Петрович. — Когда человек придает кибернетическим машинам способность творить, он создает себе могучего и опасного помощника…

— Боитесь, взбунтуется против своего творца? — усмехнулся Глеб и, усевшись в кресло поудобнее, вытянул свои длинные ноги. Он держался с академиком, как равный с равным.

Странно, что Марфеньку, не терпящую заискиваний и подобострастия, на этот раз покоробила Глебова манера держаться. «Нахальный какой… Но почему папа его не осадит?»

— Видите ли, дело в том, что, задавая машине программу, — неторопливо продолжал Оленев — он смотрел при этом на Мирру, — мы ожидаем от нее действий в соответствии с нашими человеческими представлениями. Но машина, даже превосходящая «умом» своего творца, все же не человек, и здесь малейшая неточность в заданной программе может повести к неожиданным результатам.

— На Западе крупные ученые-специалисты заняты созданием машины, способной воспроизводить самое себя. Нельзя допустить, чтоб они опередили нас в этом, — с ударением произнес Глеб.

— Чем большие творческие способности даются машине, чем больше у нее возможностей принимать самостоятельное решение, тем сложнее управлять этой машиной, — повторил профессор. — Никогда еще человечество не обладало такими чреватыми смертельной опасностью возможностями, как в нашу эпоху…

— Ты подразумеваешь опасность атомной войны, папа? — спросила Марфенька.

— И это тоже, само собой. Но я говорю, что научная теория отстает от техники. Она не всегда может предупредить о последствиях того или иного технического новшества. В природе настолько все тесно взаимосвязано, что изменение одного природного процесса неминуемо ведет к изменению, нарушению множества других. Когда уменьшается ледовитость северных морей, уровень Каспия начинает понижаться, а следом за ним падает и уровень озера Мичиган в Северной Америке. Таяние ледников Арктики ускоряет рост коралловых островов в тропической полосе Тихого и Индийского океанов.

Совсем недавно плохое знание процессов, происходящих в океане, едва не привело к трагическим последствиям. Американцы предложили сбрасывать радиоактивные отходы на дно океана. По счастью, работы советских океанологов, кстати проведенные, показали, что это привело бы к заражению мирового океана и атмосферы.

Любое воздействие общества на природу возвращается в виде ответного воздействия природы на общество. Помните крылатые слова Энгельса, что природа «мстит» человеку при непродуманном хозяйничанье.

— Вы пессимистически смотрите на вещи, — лениво проговорила Мирра. — Жаль, что у вас нет рояля, я бы сыграла вам мою любимую сюиту Шостаковича. Вы слушали его музыку к «Гамлету»? Хорошо!

«Ну, это хоть правда хорошо», — внутренне согласилась Марфенька. Разговор зашел о последних постановках театра «Современник», и она неслышно оставила комнату: надо было помочь Христине убрать посуду.

Марфенька легла в эту ночь поздно. Она ходила по комнате путаясь ногами в длинной, до пят, ночной сорочке, то садясь на постель, то вставая, и размышляла. Ей хотелось «судить по справедливости».

«Почему я терпеть не могу нашу классную руководительницу Берту Ивановну? — спрашивала она себя. — Кажется, я не люблю ее за то, что она все эти годы стремилась воспитать нас всех — целый класс — совершенно одинаковыми, мыслящими, как она сама. Ну да, потому я всегда и противодействовала ей. Какими бы скучными и убогими были люди, если бы они мыслили все, как один! Фу, какая гадость! Только непроходимый дурак может этого желать!

Но почему я изо всех сил пытаюсь сделать Христину такой же неверующей, как я сама? Почему мне так противны были сегодня рассуждения Глеба? Я с ними не согласна — отлично, но ведь это его убеждения? Может быть, Берте Ивановне тоже противны некоторые мои мысли? Неужели я такая же, как она? Тоже хочу чтоб все мыслили одинаково и по-моему? Нет, я не такая! Идеи могут быть нравственные и безнравственные. Фашизм — тоже идеи, но это человеконенавистнические идеи, и потому мы их не принимаем. Христина… Религия запугала и согнула ее. Я только хочу, чтоб она распрямилась. Стала гордым и свободным человеком на прекрасной земле. Не «господи, воля твоя», а ее собственная ясная воля! Но она утверждает, что бог дал людям свободную волю. Или это в добре и зле! Хочешь — сделай плохо, хочешь — хорошо.

О, какая я еще невежественная, как плохо во всем, разбираюсь! Ну почему Христина такая приниженная? Это религия делает ее такой. Быть домработницей — это не выход для нее, хотя она так цепляется за наш дом. Она так благодарна мне и папе за то, что мы укрыли ее у нас от жизни! Ну пусть немного передохнет, наберется сил.

Мы вместе, чтоб ей было не страшно, пойдем в огромный мир. Уж я — то ничего не боюсь! В институт пока не пойду: школа надоела. Мы с ней вместе поступим на работу… Куда-нибудь, на аэродром, что ли, — летать!»

Марфенька сосчитала по пальцам, сколько месяцев осталось до окончания школы, и со спокойной совестью улеглась спать. Ей не пришло в голову, что она выбирает за Христину, как выбрал за нее когда-то детдом, устроив ее на швейную фабрику. Причем тогда Христине было шестнадцать лет, а теперь это была много пережившая женщина, на двадцать шестом году жизни.

Марфенька спала, как всегда, крепко, безо всяких сновидений.

У Евгения Петровича была бессонница. Он стоял в ватном халате у раскрытого окна и, поеживаясь от морозного воздуха, думал о наступающей одинокой старости — дочь не в счет, у нее скоро будет своя семья.

Христина металась по кровати, ее мучили кошмары. Сначала ей привиделся светящийся грозный лик архангела, взбунтовавшегося против самого бога, но потом оказалось, что это огромный робот, который вышел из повиновения человеку. Он хотел ее раздавить. Христина проснулась вся в поту с усиленно бьющимся сердцем. Несколько раз перекрестилась, прочла «Отче наш» и попыталась снова уснуть, но не уснула.

Марфенька сидела, раскрасневшаяся и довольная, на краешке стола, крепко сжимая телефонную трубку. Было утро. Евгений Петрович ушел в институт. Только что звонил Яша Ефремов, прямо с Павелецкого вокзала. Он поехал устраиваться с ночлегом. Как только Яша устроится, он приедет сюда. Марфенька должна его ждать. В школу она сегодня, конечно, не пойдет: они переписывались более трех лет, но еще не виделись. Яша приезжал один раз в Москву, когда был напечатан его рассказ. Хороший рассказ! На Марфеньку он произвел неизгладимое впечатление. Одинокий мальчуган-подросток отказался признать единственного родного человека — дядю, капитана корабля, — потому что тот когда-то сделал подлость: оклеветал лоцмана из их поселка Бурунного.