— Нет, твари вы вонючие! — Он бросился на старуху, пытаясь выхватить у нее излучатель. — Убейте меня, черт бы вас побрал! Я не буду...

Она инстинктивно вскинула излучатель раструбом вверх, потом ударила Гундалину прикладом по лицу, и он рухнул в размешанный снег. Кровь заливала ему лицо, острая боль криком звенела у него в ушах. Он выплюнул в снег кровь и сломанный зуб, приподнялся и стал смотреть, как бандиты собирают свои вещи; было похоже, что они намерены бросить его здесь. Он слышал громкие указания старухи, но не мог разобрать слов; впрочем, это было неважно, все теперь стало ему безразлично...

— Вот... надень-ка свои перчатки, глупый. — Девчонка стояла над ним и махала у него перед носом перчатками. Он сделал вид, что не замечает ее, взял горсть снега и сунул в разбитый, окровавленный рот.

— Эй, легавый! — Теперь у него перед носом закачался станнер ТьерПарде. — Ты бы лучше слушался меня, легавый! — Девчонка бросила перчатки ему на колени.

Он медленно натянул перчатки на совершенно бесчувственные пальцы, покрытые ледяной кровавой коркой. Мысль о том, что его сейчас оглушат слабым разрядом и беспомощного отволокут в аэросани, точно мешок с барахлом, была невыносимой. Необходимо сохранить достоинство, насколько это возможно, пока не отыщется какой-нибудь выход... хоть какой-нибудь!..

Что-то упало на его шлем, скользнуло по лицу и, точно змея, обвило шею. Он, изумленный, вскинул глаза, и петля туже затянулась у него на горле. Девчонка рассмеялась; второй конец веревки сжимала ее рука в, рукавице. Она сделала петлю немножко посвободнее и вызывающе подбоченилась.

— Вот и отлично! Ма говорит, ей только руки твои нужны, а все остальное я могу забирать себе, так что я устрою тебя в свой зоопарк. — Она смотрела себе под ноги; он — в ее узкое прыщавое лицо. — Ты будешь моей любимой зверюшкой! — Она снова засмеялась и вдруг дернула за веревку. — Ну, легавый, пошли скорей! Поторапливайся!

Гундалину торопливо вскочил на ноги и поспешил за ней к ожидавшим их аэросаням, понимая, что, хоть бандиты и пощадили его, он все-таки умер, ибо именно с этого мгновения его собственный мир перестал для него существовать.