— Кто я?.. — Он посмотрел на свой форменный плащ, то гладил его рукой; на лице его отразилось болезненное изумление, словно у человека, только что вернувшегося с того света. — Я Гундалину, сивилла. Полицейский инспектор БиЗед Гундалину... — Он поморщился. — Уроженец Харему. Они сбили мою машину и взяли меня в плен.

— И давно ты здесь?

— Вечность. — Он снова посмотрел на нее. — А ты? Не из Звездного ли порта тебя умыкнули? Ты сама-то откуда... с Большой Голубой или с Саматхе?

— Нет, я с Тиамат.

— Здешняя? Но ведь ты же сивилла! — Он поставил стакан. — Уроженцы Зимы не...

— Я дочь Лета. Мун, Покорительница Зари, дочь Лета.

— Где же ты выучила сандхи? — За этим вопросом стояло больше, чем просто любопытство.

Мун слегка нахмурилась.

— На Харему.

— Но это значит, что ты нарушила закон!.. Как ты попала сюда? — Голос Гундалину сорвался; у него не хватало сил выдерживать официальный тон.

— Точно так же, как и улетела отсюда: с контрабандистами. — Она сказала это легко, даже не задумываясь о последствиях, возмущенная его реакцией. — Ну и что ты теперь будешь делать, легавый? Арестуешь меня? Депортируешь?

— Я бы сделал и то и другое... если бы имел такую возможность. — Он послушно переходил за ней следом с одного языка на другой. Однако чувство собственной правоты было в нем каким-то непрочным; у него словно не хватало сил поддерживать это чувство. Он хрипло засмеялся, сдерживая злость. — Но тебе беспокоиться не о чем. Лежа в зверинце, в конуре, на брюхе... что я могу? — Он допил та, что оставалось в стакане.

Мун взяла у него стакан, снова наполнила его и подала ему.

— Сивилла-контрабандистка! — Он деликатно отпил немного, поглядывая на нее. — Я считал, что предсказатели должны служить человечеству, а не самим себе. А может, тебе эту татуировку сделали... исключительно из соображений... вашего бизнеса?

Мун вспыхнула от гнева.

— Это запрещено!

— Как и контрабанда. Но ею ведь занимаются. — Он громко чихнул и нечаянно разлил свое питье, забрызгав и Мун.

— Никакая я не контрабандистка. — Она смахнула капельки со своей парки, — Но вовсе не потому, что считаю это занятие недостойным. Это вы ведете себя недостойно, неправильно — вы, полицейские... Вы позволяете инопланетянам прилетать на Тиамат, брать здесь все, что им захочется, и ничего не давать взамен...

Он жестко усмехнулся.

— Так, значит, ты уже проглотила наживку вместе с крючком и теперь защищаешь эту Примитивную теорию? Знаешь, чтобы увидеть настоящую мерзость и действительно чудовищную эксплуатацию, нужно побывать на такой планете, где нашей полиции нет, и никому нет дела ни до порядка, ни до тех... кто, подобно тебе, возвращается домой, чтобы творить беспорядки.

Мун молчала. Гундалину тоже умолк; в тишине было слышно его хриплое дыхание.

— Это мой мир, и я имею полное право находиться здесь, — сказала она. — Я сивилла, Гундалину, и я буду служить Тиамат так, как умею. — Что-то суровое, не просто гордость, слышалось в ее голосе. — И я в любой момент могу доказать, что все мои требования справедливы. Если хочешь, задай мне вопрос, и я на него отвечу.

— В этом пока нет необходимости, сивилла. — Он почти прошептал это неожиданно извиняющимся тоном. — Ты уже доказала. Мне следовало бы тебя ненавидеть за то, что ты вылечила меня... — Он перевернулся на живот, глядя на Мун, по-прежнему сидевшую на полу; она удивленно захлопала глазами: выражение лица у Гундалину было настолько странным, что она стиснула руки, не зная, куда их деть. — Но я выжил... и я здесь теперь не один... А увидев твое лицо... услышав, как ты говоришь на сандхи... Боги! Я уж и не думал, что снова услышу его! Спасибо тебе... — Голос у него сорвался. — Как долго... как долго ты пробыла на Харему?

— Почти месяц. — Мун сунула в рот еще кусочек вяленого мяса, сперва несколько раз проглотив слюну, потому что горло совершенно пересохло от волнения; — Но... я могла задержаться там «дольше, может быть, на всю жизнь... Если бы все сложилось иначе.

— Значит, тебе там понравилось? — В голосе его слышалась только безумная тоска. — Где же ты побывала? Что видела?

— Воровской Рынок, главным образом. И еще космопорт. — Она уселась поудобнее, скрестив ноги, и дала себе волю — вспоминала только то, что было ей действительно приятно: Элсевиер и Силки — живых, веселых; путешествие на Харему; КейАра Аспундха и его орнаментальные сады... — ...И мы пили лит и ели засахаренные фрукты... Ах да, еще мы случайно видели, как Сингалу стал технократом...

— Что? — Гундалину, задыхаясь, сел и оперся о стену. Он улыбался во весь рот, и Мун заметила, что один зуб у него выбит. — О боги, не верю! Старый Сингалу! Ты ведь, наверное, выдумываешь, да? — Смех всегда был самым лучшим лекарством.

Она покачала головой.

— Нет, правда! Это вышло случайно. Но даже КейАр был доволен. — Она припомнила радостные слезы Элсевиер и свои собственные тоже. Слезы вдруг снова навернулись ей на глаза — слезы печали.

— Побывала у Аспундха, надо же! — Гундалину покрутил головой и тоже вытер глаза, все еще улыбаясь, — Даже мой отец не мог просто так заехать к Аспундху! Что ж, рассказывай дальше. Что же ты у него делала?

Мун сглотнула.

— Мы... мы много разговаривали. Он попросил, чтобы я осталась у него на несколько дней. Он ведь тоже предсказатель, ты, наверно, знаешь... — Она вдруг умолкла.

— И еще я знаю, что ты... умалчиваешь о чем-то важном, — тихо проговорил Гундалину. И покачал головой. — Нет. Я не хочу этого знать. Я даже не хочу знать, какого черта КейАр Аспундх приглашал к себе в гости контрабандистов. Но ведь на Харему ты могла иметь все, что душе угодно, — интересную жизнь, все, все, что имела здесь... Почему же?.. Почему ты ото всего этого отказалась, почему рискнула всем на свете, чтобы вернуться сюда? Я по твоим глазам вижу, что ты жалеешь об этом.

— Я считала, что должна это сделать. — Она чувствовала, как ее сломанные ногти впились в ладонь. — Начнем с того, что я никогда не хотела улетать отсюда ни на какую другую планету. Я только хотела попасть в Карбункул, чтобы найти своего двоюродного брата... Но когда я добралась до залива Шотовер, то случайно встретилась с Элсевиер, а потом легавые попытались нас арестовать...