– О чем задумался, Санчо? – прервал Габриэль цепочку моих бесполезных размышлений и заодно монолог о себе, любимом. – Неужто решил отравить меня, скотина?

Он, как обычно, вовремя напомнил мне о том, что в жизни все повторяется и лишь фигуры иногда меняются местами. Теперь я сам был варваром и игрушкой в руках извращенца. Меня будто окатили струёй ледяной воды, и даже расхотелось идти в сортир.

– Ещё нет. – Я позволил себе отшутиться. – По крайней мере пока не отъемся и не получу свою ослицу.

– Получишь, получишь, – заверил хозяин. – И кое-что сверх того, если до завтрашнего вечера найдёшь Риту.

Очередной кусок застрял у меня в горле. Габриэль наслаждался сигарой, но ни на секунду не упускал из виду главное. Я-то знал, о ком идёт речь.

О бывшей подружке Шёпота.

Прежде чем мы покинули ресторан, я все-таки сбегал в сортир, поразивший меня тонким благоуханием и обилием живых цветов, высаженных на террасках. И тут же журчал элегантный фонтан, настраивая на нужный лад. Я и забыл, что цветы лучше всего растут среди дерьма и на могилах…

Когда я вернулся в зал, певичка уже выгибалась возле нашего столика. Застывшие дюны её форм были освещены серебристой искусственной луной, медленно спускавшейся с потолка. Под аккомпанемент скрипки и рояля красотка жаловалась на одиночество и стужу, капканом схватившую сердце.

Габриэль положил крупную купюру в бокал, на дне которого ещё оставалась рубиновая капля. Он выуживал деньги из кармана сюртука с непринуждённостью балаганного фокусника. Не сомневаюсь, что и доставались они ему так же легко. Ещё легче, чем женщины.

Мы оба – певичка и я – смотрели, как купюра медленно розовеет. Вино поднималось по капиллярам, будто кровь, струящаяся по жилам, и лицо на портрете принимало апоплексический вид. А потом красные слезы потекли из глаз…

Габриэль отложил сигару и вытащил из внутреннего кармана самопишущую ручку с золотым пером. Это была ещё одна антикварная вещица, которая символизировала целую эпоху. Он чиркнул ею пару слов на салфетке, сложил салфетку вчетверо и сунул певичке под платье. Меня нисколько не удивило, что он решил пополнить свою коллекцию этим мотыльком, однако я не ожидал, что его аппетит проснётся так скоро. Впрочем, эта история не получила логического завершения.

В следующую секунду с улицы донёсся отрывистый грохот, и я подскочил на стуле от неожиданности. В кабаке возник лёгкий переполох – недаром это местечко считалось спокойным и респектабельным. Дамочки, как положено, завизжали; одна даже, кажется, хлопнулась в обморок. Возле бара сошлись жирноватые импотенты и принялись с солидным видом что-то обсуждать. Клиенты помоложе бросились к окнам и выглядывали наружу сквозь щели между шторами. Большей частью они напоминали потревоженных тараканов.

Толстяк-администратор, старавшийся не приближаться к нашему столику без крайней необходимости, отрядил парочку своих подопечных для выяснения обстановки и дал знак заткнувшемуся пианисту. Тот заиграл «Плачущего Ромео».

Мой хозяин безмятежно посасывал сигару. Певичка погладила то туго обтянутое тканью место, которое обжигали каракули Габриэля, и удалилась, показав нам татуированную спину.

Поскольку я изрядно набрался, мне было море по колено. Я вспомнил, для чего меня наняли, и решил отработать свою сегодняшнюю булку с маслом. Да ещё и с икрой. Я сделал попытку встать и предложил:

– Пойду посмотрю, что случилось.

Габриэль усадил меня на место одним движением пальца.

– Ничего особенного, – сказал он. – Какой-то ублюдок только что подстрелил мою лошадь.

– И вы так спокойно об этом говорите?

– А что же мне – волноваться из-за пустяков?

Мне стало стыдно за наших местных уродов. Это была слишком мелкая месть. Не найдя смелости поднять руку на хозяина, не смея даже взглянуть ему в лицо, они обратили свою злобу против ни в чем не повинной твари и потешили таким образом уязвлённое самолюбие.

Габриэль продолжал лениво:

– С одной стороны, мне оказали услугу, избавив от этой клячи. С другой стороны, мне нанесли оскорбление действием. А кроме того, животина честно таскала свою нелёгкую ношу и была верным товарищем. Примерно как ты, Санчо. Пожалуй, она не заслужила такой смерти. Пойдём! – Он вдруг резко вскочил со стула и забросил раку за плечи. При этом кости издали глухой перестук.

(Его намерения порой менялись с калейдоскопической быстротой. Иногда мне это нравилось, но чаще раздражало. Очень редко случалось, что он управлял временем, растягивая его или сжимая в соответствии с собственными потребностями. И лишь однажды я заподозрил, что он умеет перемещаться в какой-то другой мир, где события протекают в иной последовательности. Если мы все плывём по реке, имеющей два русла – видимое и подземное, то Габриэль умудрялся оказываться там, где оба русла сливаются. Таким образом, он управлял, предвидел и знал. А мне оставалось верить ему на слово и надеяться на то, что ложь, стекающая с его губ, не слишком отличается от правды.)

Он рванулся к выходу, шагая так широко, что я с трудом поспевал за ним. Меня шатало; зал качался, искрился, и все казалось облитым расплавленным золотом. Это была эйфория, которая, как я знал, продлится не более пяти минут. Затем начнёт тяжелеть и болеть голова. В конце концов меня охватит тупое сонное безразличие. Это был привычный способ забыться, просто раньше я использовал более дешёвые «лекарства»…

Едва мы оказались на улице, как увидели мальчишку-слугу с залитым кровью плечом. Его правая рука висела как плеть. Он смертельно боялся наказания, но не посмел сбежать. Он был белее мела и сначала не мог говорить. Габриэль положил ладонь ему на голову. Я приготовился к худшему, но это всего лишь развязало мальчишке язык.

По его словам, мимо ресторана промчался экипаж, запряжённый парой вороных. Самый обычный экипаж, каких сотни на улицах Боунсвилля. Паренёк обратил на него внимание только потому, что лошади неслись слишком быстро. Кучер был закутан в плащ; на голове – широкополая шляпа, надвинутая до самых бровей (мальчишка поднял дрожащий грязный палец и робко пролепетал: «Точно такая шляпа, хозяин…»). Окна кареты были затянуты чёрными шторками. Зато малец заметил, как между шторками блеснули стволы.

Потом раздался двойной выстрел из дробовика. Почти весь заряд попал лошади в шею. Мальчишка как раз чистил её щёткой, и одна или две дробинки засели у него в плече. Под конец своего рассказа он расплакался.

Я посмотрел туда, где толпа зевак обступила издыхающую кобылу. Из ран толчками выплёскивалась кровь. Кто-то предложил прикончить её, чтоб не мучилась.

Между тем Габриэль пристально разглядывал мальчишку своими мерцающими глазами. Его пальцы с тёмными ногтями коснулись детской щеки, на которой слезы оставляли грязные следы. Я был до такой степени пьян, что решил: если он причинит зло этому невинному ребёнку, я попытаюсь добраться до его глотки – и будь что будет. Но хозяин улыбался.

– У меня сегодня удачный день, сопляк. – Оказывается, его голос мог звучать ласково и успокаивающе (но не хотел бы я засыпать под колыбельные песни Габриэля! Навеваемые ими сны уводили прямиком в страну безумия). – Ты до конца выполнил свой долг, и не твоя вина, что кобылу подстрелили. Это тебя утешит. – Он сунул несколько монет в ладонь, испачканную кровью. – Держи их! Крепко держи! – внезапно закричал он.

Мальчишка вздрогнул и инстинктивно зажал монеты в кулаке, хотя за минуту до этого рука его не слушалась. Его лицо перекосилось и сморщилось, будто усохшая слива. Судя по всему, он испытывал пронзительную боль, но не мог закричать. А потом и боль внезапно прошла.

Уродливая страдальческая гримаса сменилась выражением неподдельного изумления. Габриэль накрыл своей ладонью раненое плечо. На кольцах появился малиновый отлив, как будто металл раскалился. Потом я увидел, что между пальцами просачивается дымок. Запахло горелым мясом…

Мне стало не по себе, но мальчишка испытывал явное облегчение. Он смотрел на Габриэля, как на бога.