– Почему? – спросила я.

Он пожал плечами.

– Не знаю наверняка, но ее намерения на этот счет вполне отчетливы.

По тому, как он построил фразу, становилось ясно, что в других отношениях намерения королевы туманны.

– Я уже не раз бывала с несколькими любовниками одновременно.

– С кем?

Рис ответил, на миг отвлекшись от упаковывания чаши обратно в шкатулку:

– Со мной и с Никкой.

Никка закрыл крышку шкатулки и тщательно проверил замок, хотя все мы, наверное, знали, что не в замке дело.

– Королева захвачена мыслью, что Мередит должна иметь несколько любовников за раз. Если она узнает, что это не принесло плода... – Он покачал головой и взглянул на меня. – Королева в последнее время стала спокойнее, Мередит, но как будто упорнее и целеустремленней. Выработав план действий, она от него уже не отклоняется, даже если подсунуть ей какого-нибудь красавчика или повод для пытки. Она словно потеряла интерес к прежним увлечениям.

Мне всегда казалось, что как раз увлечение моей тети пытками и сексом не дает нормально иметь с ней дело. Но из слов Баринтуса выходило другое.

– Хочешь сказать, что ты сексом и болью все эти годы нарочно ее отвлекал?

Он кивнул.

– Все равно что дать ребенку леденец. Он хватает конфетку и забывает обиды. Но в последние несколько недель, сколько кровавых конфеток ей ни предложи, она не сворачивала с пути. Возьмет угощение, насладится и возвращается точно в ту же точку, с которой ты хотел ее увести. – Баринтус нахмурился. – С одной стороны, приятно было видеть, что она начала думать головой, а не другим местом. И в то же время мы привыкли уже иметь дело с другим местом. Ее голову отвлечь не так легко.

– Но если она думает головой, а не чем еще, то почему она так зациклилась на идее группового секса с моим участием?

– Кажется, она решила, что для тебя это единственный способ забеременеть. И еще она все время подбирает тебе божеств растительности и земледелия. Два этих пункта для нее равно важны.

– А ты не знаешь почему? – спросил Дойл.

Баринтус покачал головой.

– Предпосылка явно была. Она пытала Конри, и пытала его лично.

– Но я думала, что его осудили на пытку за покушение на меня. Разве не так?

– Это он уже отбыл и с тех пор ни в чем не провинился. Он как будто понимал не больше нас, когда она его взяла. Потом она выставила его изломанное тело в парадном зале и заставила всех пройти и посмотреть, во что он превратился, но во рту у него торчал кляп и говорить он не мог. А сейчас он лежит запертый в темнице, и навещает его только Ффлур, королевская целительница.

– Конри – один из самых преданных сторонников Кела среди стражей, – сказал Дойл.

Баринтус кивнул:

– Верно, и слышал бы ты, какой поднялся переполох среди людей Кела, откровенно выражавших мысли о том, что Мерри недостойна трона. Они просто пресмыкались, пытаясь снова завоевать расположение королевы.

– Она пытала одного Конри? – спросила я.

– Пока да, но союзники Кела все перепуганы.

– Ты отметил, что Конри не дали говорить, – сказал Дойл. – Ты думаешь, он что-то королеве рассказал? Что-то, что она хочет сохранить в тайне?

– Да, – кивнул Баринтус.

– Можешь предположить, что это?

– Именно после пытки Конри королева обрела идею свести Мередит с несколькими мужчинами за раз, причем желательно с богами растительности и земледелия. – Он пожал плечами. – Теперь вы знаете то же, что и я. Если вам это о чем-то говорит, очень хотелось бы услышать.

Дойл качнул головой.

– Мне надо подумать.

– Мы все подумаем, – поправил Рис.

Все согласно кивнули.

Водитель сказал в интерком:

– Машины только что начали пропускать. Река вернулась в русло. Чудеса какие-то.

Кто-то нервно хихикнул.

– Ну, могло быть хуже, – сказала я.

Все уставились на меня.

– Мы едва не заставили разлиться все ручьи и реки в Сент-Луисе, – сказал Дойл. – Что может быть хуже?

– Когда-то на месте Сент-Луиса находилось громадное внутреннее море. Миллион лет назад плюс-минус пару тысячелетий, – тихо пояснила я.

Тишина в машине вдруг стала тяжелей и плотнее, наполненная общим ужасом.

– Китто вызвал землетрясение. Никка и Шалфей – ураган, – задумчиво сказал Гален. – Как-то мне не кажется, что возвращение Баринтусу божественного статуса могло бы затопить полконтинента.

Я теперь точно могла сказать, кто из нас знал, что Баринтус – это Мананнан Мак Лир. По быстро брошенному и тут же отведенному взгляду. Гален не знал. Зато я знала, и от мысли, что мы подняли такую силу без ритуального защитного круга, мне стало зябко. Впрочем, может, повлияла еще и холодная лужа у меня под задом.

От парковки до входа в холмы идти было долго и холодно. Снег был мне по колено, и я, несчастная смертная, не прошла бы по нему в мини-юбке и на четырехдюймовых шпильках. Или ноги переломала бы, или обморозилась. Так что меня нужно было нести, а только Баринтус не промок насквозь. У всех остальных одежда застыла на ледяном ветру, и те, кто не был магически защищен от холода, дрожмя дрожали.

Баринтус нес меня с легкостью. С его ростом он и не замечал сугробов, в которых я бы увязла напрочь. Я всегда помнила, что он на два фута выше меня, но сейчас, прижатая к его широченной груди, как никогда прочувствовала его физическую мощь.

Чувство это было и приятно, и беспокойно. Свернувшись у него в руках калачиком, я чувствовала себя совершенным ребенком. Когда я и правда была ребенком, он не раз носил меня на руках, но недавние воспоминания не давали мне теперь испытывать к нему дочерние чувства. Прижимаясь к его сильному телу, я не чувствовала смущения, но и спокойствия тоже не было.

Я выглянула из уютного гнезда, которое он сотворил для меня из своего плаща. Непонятно было, не мерзнет ли он без плаща. Он смотрел прямо перед собой, а на меня не обращал внимания, словно и правда нес ребенка. Может, он и считал меня ребенком. Может, случившееся на пресс-конференции не слишком поменяло его отношение ко мне. Магия для него значила много, но что до остального – как знать, может, я так и осталась для него только дочерью старого друга. Он всегда был мне настоящим дядей – он, а не кровные родственники.

Если бы кто угодно – или почти кто угодно – из стражей только что пережил бы со мной столь интимный момент и тут же перестал замечать, я бы что-нибудь предприняла, чтобы напомнить ему о своем существовании. Но это был не кто угодно, а Баринтус, и приставать к нему казалось мне недостойно ни его, ни меня.

Наверное, я вздохнула сильнее, чем собиралась, потому что изо рта у меня вырвалось облачко пара.

– Ты не замерзла, принцесса?

Как только он спросил, я поняла, что вообще-то должна мерзнуть. Ноги у меня были практически голые, да и сверху не слишком много надето.

– Нет, мне тепло, только почему? – Обращение тоже меня удивило. – Ты назвал меня "принцесса". Ты никогда не называл меня по титулу.

Он посмотрел на меня, прозрачное веко мигнуло и снова спряталось.

– Тебе не нравится, что тебе тепло?

– Это уход от ответа, а не ответ, друг мой.

Баринтус коротко хохотнул, что сходило у него за смех. Он так крепко прижимал меня к груди, что этот звук отдался у меня по всему телу, лаская в местах, где только магия могла меня касаться.

Я вздрогнула от неожиданной ласки.

– Прошу прощения, принцесса. Я уже очень давно не ощущал такой силы. Уйдет немало времени, пока я снова научусь владеть ею как прежде.

– Ты не даешь мне мерзнуть.

– Да, – подтвердил он. – Ты не чувствуешь?

Мысленные щиты, которые я носила день и ночь, охраняли меня, не давали погрузиться в мир чудес и волшебства. Многие фейри просто живут в сырой магии, одевающей все сущее, но мне еще ребенком это казалось слишком пугающим, сводило с ума. Отец научил меня ставить барьер от шума повседневной магии. Но чары, творимые у меня над головой, я не могла не ощутить. Даже сквозь щиты.