При первых же словах жены Силас Торонталь пришел в неописуемую ярость. Госпоже Торонталь, которой этот разговор и без того стоил немало сил, пришлось поскорее выйти из комнаты и вернуться на свою половину, но банкир крикнул ей вслед:
— Берегитесь, сударыня! Если вы еще раз заикнетесь об этом — как бы вам не раскаяться!
Итак, та сила, которую банкир называл роком, не только привела семью Батори в этот город, но помогла Саве и Петеру встретиться и влюбиться друг в друга!
Может возникнуть вопрос: чем вызван был гнев банкира? Не было ли у него тайных планов относительно Савы, относительно ее будущего? Может быть, любовь ее противоречила этим планам? Если паче чаяния его гнусный донос когда-нибудь откроется, не лучше ли для него, чтобы последствия его преступления были в какой-то мере смягчены? Что сможет сказать об этом доносе Петер Батори, если станет мужем Савы Торонталь? Что сможет тогда сделать госпожа Батори? Слов нет, положение создалось бы ужасное: сын жертвы доноса оказался бы мужем дочери убийцы! Но все это было бы ужасно для них, а не для него, не для Силаса Торонталя!
Да, конечно. Но ведь не следовало забывать о Саркани, а он не подавал о себе вести. Вполне возможно, что он еще появится, и тогда, вероятно, вновь завяжутся какие-то отношения между ним и его сообщником, банкиром. А уж Саркани-то, конечно, не забудет, чем они были связаны в прошлом, если только судьба обернется против него.
Само собой разумеется, Силаса Торонталя постоянно занимала мысль: что же сталось с его бывшим триполитанским доверенным? После того как они расстались в Триесте, о нем не было ни слуху ни духу, а с тех пор прошло уже целых пятнадцать лет. Не дали никаких результатов и справки, наведенные в Сицилии, с которой Саркани был связан через своего приятеля Зироне. Саркани мог появиться в любой день. Эта мысль постоянно страшила банкира. Но, может быть, он умер? Такую новость Силас Торонталь встретил бы с вполне понятным удовлетворением. Тогда банкир, пожалуй, совсем иначе отнесся бы к мысли о возможности породниться с семьею Батори. А сейчас об этом нечего было и думать.
Поэтому Силас Торонталь не стал возобновлять разговора, вызвавшего у него такой гнев. Никаких объяснений на этот счет он жене не дал. Но он принял решение строго наблюдать за Савой, даже шпионить за ней. А с молодым инженером решил держаться высокомерно, при встречах с ним отворачиваться, — словом, поступать так, чтобы у молодого человека не оставалось ни тени надежды. И банкир ясно давал ему понять, что любые шаги с его стороны совершенно бесполезны!
Вот при каких обстоятельствах вечером десятого июня в гостиной Торонталя распахнулась дверь и прозвучало имя Саркани. В то утро Саркани, в сопровождении Намир, прибыл поездом из Катаро в Рагузу. Наглец остановился в одной из лучших гостиниц, оделся с особой тщательностью и, не теряя ни минуты, явился в дом своего бывшего сообщника.
Силас Торонталь принял его и распорядился, чтобы во время разговора их не беспокоили. Как отнесся он к визиту Саркани? Сумел ли он скрыть волновавшие его чувства и удалось ли ему сговориться с бывшим сообщником? А Саркани — держал ли он себя попрежнему нагло и вызывающе? Напомнил ли он банкиру о данных ему обещаниях, об условиях, заключенных между ними пятнадцать лет тому назад? Наконец, касалась ли их беседа прошлого, настоящего или будущего? Ответить на эти вопросы нельзя, ибо разговор между ними происходил с глазу на глаз.
Но вот что последовало за этой беседой.
Через сутки по городу уже разнеслась сенсационная новость. Говорили, что мадемуазель Сава Торонталь выходит замуж за некоего триполитанского богача по имени Саркани.
Повидимому, банкир пошел на капитуляцию, опасаясь, как бы этот человек не погубил его. Поэтому ни мольбы жены, ни отвращение, с каким отнеслась к этой сделке Сава, — ничто не в силах было поколебать решение Торонталя, который намеревался распорядиться судьбою дочери по собственному усмотрению.
Теперь поясним, почему именно так хотелось Саркани заключить этот брак. Эту причину он скрыл от Силаса Торонталя: Саркани был разорен. Суммы, благодаря которой Торонталю удалось поправить дела своей банкирской конторы, авантюристу Саркани еле хватило на эти пятнадцать лет. Покинув Триест, Саркани разъезжал по Европе, жил на широкую ногу и бросался направо и налево деньгами в самых шикарных гостиницах Парижа, Лондона, Берлина, Вены, Рима. Изведав все виды наслаждений, он отдался азартной игре и быстро проиграл остатки своего состояния в рулетку, которая еще существовала в Швейцарии и Испании; особенно же подвизался он в Монако — маленьком княжестве на границе Франции.
Само собой разумеется, Зироне все это время был с ним неразлучен. Когда у приятелей осталось всего-навсего несколько тысяч флоринов, они вернулись в Восточную Сицилию, где Зироне, как местный уроженец, чувствовал себя дома. Здесь они не сидели сложа руки в ожидании событий, то есть в ожидании момента, когда можно будет возобновить отношения с триестским банкиром. Правда, чего проще, как поправить дела, женившись на Саве, единственной наследнице несметно богатого Силаса Торонталя? Ведь банкир не посмеет в чем бы то ни было отказать Саркани!
И действительно, об отказе нечего было и помышлять, и банкир даже не пытался отказать Саркани. Впрочем, может быть, эти два негодяя были еще чем-то связаны между собой, и мы узнаем об этом впоследствии? Может быть, это и повлияло на решение вопроса о браке?
Однако Сава очень решительно потребовала от отца объяснений. Почему он так самовластно распоряжается ее судьбой?
— Честь моя зависит от этого брака, — сказал он ей наконец. — И брак этот состоится во что бы то ни стало!
Когда Сава передала этот ответ матери, последняя почти без чувств упала ей на руки и в полном отчаянии залилась слезами.
Значит, Силас Торонталь сказал правду!
Свадьба была назначена на шестое июля.
Можно себе представить, что переживал в течение этих трех недель несчастный Петер Батори! Он был совершенно ошеломлен. Им овладевали приступы бессильного бешенства; он то сидел взаперти в домике на улице Маринелла, то устремлялся куда глаза глядят, вон из этого проклятого города, — и госпожа Батори опасалась, что уже больше не увидит его.
Что могла она сказать ему в утешение? Пока не было речи об этом браке, Петер Батори, несмотря на явную, неприязнь со стороны отца Савы, все же мог питать какую-то надежду. Но если девушку выдадут замуж — образуется новая пропасть, и теперь уже непреодолимая. А доктор Антекирт, вопреки всему, что он говорил, вопреки всем своим обещаниям, покинул Петера! И как могла, — размышлял молодой инженер, — девушка, которую он любит и о которой знает, что у нее твердый характер, как же она могла дать согласие на этот брак? Что за тайна царит в особняке на Страдоне, если там могут твориться такие вещи? Ах, лучше бы Петер уехал отсюда, лучше поступил бы на должность где-нибудь вне Рагузы, лучше удалился бы подальше от Савы, которую теперь отдают какому-то чужестранцу, какому-то Саркани!
— Нет, — твердил он. — Это невозможно! Я люблю ее!
Итак, в домике, который на несколько дней озарился лучом счастья, теперь воцарилось полное отчаяние.
Пескад, неустанно наблюдавший за тем, что творится в интересующих его семьях, прекрасно осведомленный обо всех слухах, носившихся по городу, одним из первых узнал о намечающемся событии. Как только до него дошла молва о женитьбе Саркани на Саве Торонталь, — он сообщил о ней в Катаро. Как только он обнаружил, в какое страшное горе повергла эта новость молодого инженера, которому он всей душой сочувствовал, — он немедленно дал знать об этом доктору Антекирту.
В ответ он получил распоряжение продолжать наблюдение за всем происходящим в Рагузе и обо всем сообщать в Катаро.
По мере того как приближался роковой день шестого июля, состояние Петера Батори становилось все тяжелее. Матери уже не удавалось хотя бы немного успокоить его. Ведь не было никакой возможности изменить решение Силаса Торонталя! По тому, с какой поспешностью была объявлена предстоящая свадьба и назначен срок, можно было не сомневаться, что дело решено давным-давно, что Саркани и банкир — старые знакомые и «триполитанский богач» имеет на отца Савы совершенно исключительное влияние.
