Сказка о несчастных сказочных персонажах
На краю края земли, где небо ясное
Как бы вроде даже сходит за кордон,
На горе стояло здание ужасное,
Издаля напоминавшее ООН.
Все сверкает как зарница —
Красота, — но только вот
В этом здании царица
В заточении живет.
И Кощей Бессмертный грубую животную
Это здание поставил охранять, —
Но по-своему несчастное и кроткое,
Может, было то животное — как знать!
От большой тоски по маме
Вечно чудище в слезах, —
Ведь оно с семью главами,
О пятнадцати глазах.
Сам Кащей (он мог бы раньше — врукопашную)
От любви к царице высох и увял —
Стал по-своему несчастным старикашкою, —
Ну а зверь — его к царице не пускал.
"Пропусти меня, чего там.
Я ж от страсти трепещу!.."
"Хоть снимай меня с работы —
Ни за что не пропущу!"
Добрый молодец Иван решил попасть туда:
Мол, видали мы кощеев, так-растак!
Он все время: где чего — так сразу шасть туда, —
Он по-своему несчастный был — дурак!
То ли выпь захохотала,
То ли филин заикал, —
На душе тоскливо стало
У Ивана-дурака.
Началися его подвиги напрасные,
С баб-ягами никчемушная борьба, —
Тоже ведь она по-своему несчастная —
Эта самая лесная голытьба.
Скольких ведьмочек пошибнул! —
Двух молоденьких, в соку, —
Как увидел утром — всхлипнул:
Жалко стало, дураку!
Но, однако же, приблизился, дремотное
Состоянье превозмог свое Иван, —
В уголку лежало бедное животное,
Все главы свои склонившее в фонтан.
Тут Иван к нему сигает —
Рубит головы спеша, —
И к Кощею подступает,
Кладенцом своим маша.
И грозит он старику двухтыщелетнему.
"Щас, — говорит, — бороду-то мигом обстригу!
Так умри ты, сгинь, Кощей!" А тот в ответ ему:
«Я бы — рад, но я бессмертный — не могу!»
Но Иван себя не помнит:
"Ах ты, гнусный фабрикант!
Вон настроил сколько комнат, —
Девку спрятал, интриган!
Я докончу дело, взявши обязательство!.."
И от этих-то неслыханных речей
Умер сам Кощей, без всякого вмешательства, —
Он неграмотный, отсталый был Кощей.
А Иван, от гнева красный,
Пнул Кощея, плюнул в пол —
И к по-своему несчастной
Бедной узнице взошел!..
x x x
Запретили все цари всем царевичам
Строго-настрого ходить по Гуревичам,
К Рабиновичам не сметь, тоже — к Шифманам!
Правда, Шифманы нужны лишь для рифмы нам.
В основном же речь идет за Гуревичей:
Царский род ну так и прет к ихней девичьей —
Там три дочки — три сестры, три красавицы…
За царевичей цари опасаются.
И Гуревичи всю жизнь озабочены:
Хоть живьем в гробы ложись из-за доченек!
Не устали бы про них песню петь бы мы,
Но назвали всех троих дочек ведьмами.
И сожгли всех трех цари их, умеючи,
И рыдали до зари все царевичи,
Не успел растаять дым костров еще —
А царевичи пошли к Рабиновичам.
Там три дочки — три сестры, три красавицы.
И опять, опять цари опасаются…
Ну, а Шифманы смекнули — и Жмеринку
Вмиг покинули, махнули в Америку.
x x x
Бывало, Пушкина читал всю ночь до зорь я —
Про дуб зеленый и про цепь златую там.
И вот сейчас я нахожусь у Лукоморья,
Командированный по пушкинским местам.
Мед и пиво предпочел зелью приворотному,
Хоть у Пушкина прочел: «Не попало в рот ему…»
Правда, пиво, как назло,
Горьковато стало,
Все ж не можно, чтоб текло
Прям куда попало!
Работал я на ГЭСах, ТЭЦах и каналах,
Я видел всякое, но тут я онемел:
Зеленый дуб, как есть, был весь в инициалах,
А Коля Волков здесь особо преуспел.
И в поэтических горячих моих жилах,
Разгоряченных после чайной донельзя,
Я начал бешено копаться в старожилах,
Но, видно, выпала мне горькая стезя.
Лежали банки на невидимой дорожке,
А изб на ножках — здесь не видели таких.
Попались две худые мартовские кошки,
Просил попеть, но результатов никаких.
Лукоморья больше нет. Антисказка
Лукоморья больше нет,
От дубов простыл и след, —
Дуб годится на паркет —
так ведь нет:
Выходили из избы
Здоровенные жлобы —
Порубили все дубы
на гробы.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это — только присказка,
Сказка — впереди.
Распрекрасно жить в домах
На куриных на ногах,
Но явился всем на страх
вертопрах, —
Добрый молодец он был —
Бабку Ведьму подпоил,
Ратный подвиг совершил,
дом спалил.
Тридцать три богатыря
Порешили, что зазря
Берегли они царя
и моря, —
Каждый взял себе надел —
Кур завел — и в ем сидел,
Охраняя свой удел
не у дел.
Ободрав зеленый дуб,
Дядька ихний сделал сруб,
С окружающими туп
стал и груб, —
И ругался день деньской
Бывший дядька их морской,
Хоть имел участок свой
под Москвой.
Здесь и вправду ходит Кот, —
Как направо — так поет,
Как налево — так загнет
анекдот, —
Но, ученый сукин сын,
Цепь златую снес в торгсин,
И на выручку — один —
в магазин.
Как-то раз за божий дар
Получил он гонорар, —
В Лукоморье перегар —
на гектар!
Но хватил его удар, —
Чтоб избегнуть больших кар,
Кот диктует про татар
мемуар.
И Русалка — вот дела! —
Честь недолго берегла —
И однажды, как могла,
родила, —
Тридцать три же мужука
Не желают знать сынка, —
Пусть считается пока —
сын полка.
Как-то раз один Колдун —
Врун, болтун и хохотун —
Предложил ей как знаток
дамских струн:
Мол, Русалка, все пойму
И с дитем тебя возьму, —
И пошла она к ему
как в тюрьму.
Бородатый Черномор —
Лукоморский первый вор —
Он давно Людмилу спер, —
ох хитер!
Ловко пользуется, тать,
Тем, что может он летать:
Зазеваешься — он хвать! —
и тикать.
А коверный самолет
Сдан в музей в запрошлый год —
Любознательный народ
так и прет!
Без опаски старый хрыч
Баб ворует, хнычь не хнычь, —
Ох, скорей ему накличь
паралич!
Нету мочи, нету сил, —
Леший как-то недопил —
Лешачиху свою бил
и вопил:
"Дай рубля, прибью а то, —
Я добытчик али кто?!
А не дашь — тады пропью
долото!"
"Я ли ягод не носил?! —
Снова Леший голосил. —
А коры по сколько кил
приносил!
Надрывался — издаля,
Все твоей забавы для, —
Ты ж жалеешь мне рубля —
ах ты тля!"
И невиданных зверей,
Дичи всякой — нету ей:
Понаехало за ей
егерей…
В общем, значит, не секрет:
Лукоморья больше нет, —
Все, про что писал поэт,
это — бред.
Ты уймись, уймись, тоска, —
Душу мне не рань!
Раз уж это присказка —
Значит, сказка — дрянь.
