Далеко не всякая общность имеет лидера. Так, наименее организованные, аморфные общности скорее олицетворяют персонально в ком-либо свой негативизм, свое негодование, чем имеют сколько-нибудь признанного руководителя. Более устойчивые общности, пусть даже очень малые, основанные на простой симпатии группы, показывают тенденцию хотя бы слабого доминирования того или иного члена. Общности достаточно большие, чтобы все члены не были лично взаимосвязаны и даже знакомы, нуждаются в тех или иных олицетворяющих их личностях или органах.
Мы лишь для упрощения говорим в единственном числе об авторитете или лидере в той или иной общности. На самом деле такой крайний случай представляет лишь упрощенную мысленную модель. Во-первых, авторитет, лидер, вождь на практике почти не бывает одним-единственным перед лицом вполне однородной и стоящей по отношению к нему на одной и той же дистанции общности. Это может быть, например, группа лиц. С древнейших времен, кстати, политические теории проводят различие между монархией, с одной стороны, олигархией и республикой как правлением нескольких или многих лиц — с другой. Впрочем, граница между тем и другим условна, так как, кроме монархии, наблюдали и диархию (правление двоих), триумвират и т.д. Во-вторых, авторитеты, лидеры, руководители более или менее развитой и сложной общности образуют ту или иную лестницу, или иерархию. Это значит, что такая общность в некоторой мере состоит из соподчиненных общностей, причем образующих несколько уровней, или этажей. Однако идет ли речь о политической, церковной или какой-либо иной иерархии, лидеры на всех уровнях, кроме высшего, получают свою роль в той или иной мере не от общности, а сверху вниз, т.е. выступают как уполномоченные и носители высшего авторитета. Высший же авторитет характеризуется тем, что на юридическом языке называлось издавна суверенитетом и сюзеренитетом: его сущность определяется не только тем, что ему подчиняются внутри данной общности (“мы”), но и тем, что ему не подчиняются за ее пределами.
Включение в поле зрения категории авторитета (престижа, авторитарности, авторитетности) существенно усложняет предмет и метод науки о социальной психологии.
Рассмотрим обе стороны проблемы авторитета (лидера, правителя, руководителя): и то, что ему не подчиняются вовне общности, и то, что его слушаются внутри нее. И то, и другое имеет основой социально-психологическое явление внушения.
Бывают отношения, лежащие ниже порога внушения, бывают — лежащие на более высоком уровне, чем одностороннее внушение, т.е. восприятие внушения лишь через критический фильтр. Авторитет, т.е. носитель власти и влияния, окружен огромным количеством людей, которые находятся с ним в отношениях первого порядка. Это не вакуум, а отношения невнушаемости.
Велика или мала та или иная историческая общность (“мы”), количество людей, не входящих в нее, всегда неизмеримо больше. И всякая организованная общность конституируется прежде всего отношением с ними — отношением невнушаемости с этим подавляющим большинством. Это достигается разными путями.
Сюда относится то явление “непонимания” (на разных уровнях), которое было отмечено выше. Впрочем, вожди, государи, правители в историческом прошлом очень часто как раз были иноплеменниками. Но они, далее, почти всегда были прикрыты, защищены от психических контактов и общения с подавляющим большинством людей мощными стенами дворцов, замков или храмов, непроницаемым окружением свиты и стражи. Их отсекали от мира неодолимые рубежи. Оружие языка им заменял язык оружия. Наконец, нередко своего рода отбор (если их власть не была наследственной) выдвигал на эту роль индивидов, по своим психическим задаткам в пониженной против нормы мере контактных, внушаемых, социабильных. Великий французский кюре-коммунист XVIII в. Жан Мелье утверждал, что все государи мира были преступниками, худшими из людей, и только в будущем разумном обществе правителей будут выбирать из числа лучших и мудрейших.
Так или иначе, организованные (имеющие лидера) общности противостоят “всем”. Иначе говоря, круг входящих в них лиц, более или менее послушных данному лидеру, идущих за ним, следующих его влиянию, представляет лишь исключение, подтверждающее правило: он тот, кого не слушаются; только “мы” поступаем наоборот.
Положение авторитета в общности всегда таит в себе внутреннее противоречие. Авторитет, лидер, вождь, с одной стороны, по положению чем-то весьма отличен от остальных членов общности; его мысленно обособляют от “мы”. С другой стороны, авторитет — образец для подражания. Тем самым в пределе его “особость” должна бы утрачиваться. Обе тенденции борются между собой. В разных исторических условиях, в разных социальных общностях обе они облечены в бесконечно многообразные конкретные формы.
Авторитет — это как бы внесение в данную общность чего-то неодинакового с нею, отличающегося от остальных, в известном смысле внешнего. Доверие к этому авторитету остальных членов общности колоссально увеличивает возможность сплочения данной общности, ее противопоставления другим общностям. Тот факт, что какой-либо человек поставлен в положение авторитета, определенным образом выделяет его из коллектива. Тот факт, что ему оказывается доверие, напротив, глубоко сращивает его с этим “мы”. На одном полюсе — те случаи, когда авторитет навязан и иногда даже сам носитель его является выходцем из чужой общности, например иноплеменником, иноземцем, “Рюриковичем”. На другом полюсе — такое положение вождя в том или ином массовом движении, как в рабочем сознательном движении, так и в стихийной крестьянской или национально-освободительной войне, которое характеризуется не навязанным, а вполне добровольным полным и абсолютным доверием и подчинением по отношению к нему.
Второй случай можно назвать высшей формой престижа и авторитета. Отсюда теоретически мыслимы две нисходящие линии: рост вширь подражания ему и рост недоверия к нему.
О подражании авторитету мы уже упомянули. Оно проистекает из самого факта доверия к нему. В труде, в бою, в политике, в искусстве, в науке вождь руководит не только приказом, но и показом. Он подает пример. Но “заражение” свойствами авторитета, распространяющееся внутри общности, лишает авторитет исключительности его положения. Он может оказаться “первым среди равных”, но может — и “равным среди равных”, т.е. раствориться в общности, которая усвоила, ассимилировала то, в чем выражалось его особое положение. Чтобы предотвратить этот финал, в древних обществах особые прослойки, или касты, приближенных, жрецов, аристократов прилагали специальные усилия, чтобы не допустить имитации правителя простыми членами общности. Его делали даже недоступным для лицезрения. Однако тенденция к унификации сплошь и рядом в истории просачивалась и при этом условии, так сказать, эшелонами или последующими каскадами: эти “верхи” для усиления своей общественной роли присваивали себе привилегию кое в чем, а там и во многом уподобляться правителю, затем им, в свою очередь, уподоблялись “верхи второго эшелона”, тем — стоящие еще ступенькой ниже, и так в конце концов что-либо единичное, царственное становилось всеобщим, партикулярным. Сначала слово “государь” в русском языке обозначало только царя, а через несколько столетий “милостивый государь” было уже бытовым среди разночинцев, хоть и не успело распространиться на крестьян; в зарубежных странах всякий всякому говорит “господин”. Так обстоит дело со многими чертами быта и поведения. И правитель подчас, прилаживаясь к нижестоящим кругам, принужден воспринимать восходящие снизу примеры и в той или иной мере “опрощаться”, нивелироваться.
Уже такого рода социальная диффузия способна расшатывать положение авторитета. Но еще более подтачивает его возникающее притяжение доверия, т.е. непосредственного ощущения “мы”, в каком-либо новом направлении — к иному авторитету.
Недостаточно видеть во всяком акте неподчинения, непокорности лишь негативный психологический акт. Всякое неподчинение власти есть претензия на власть. И возникает оно лишь в той мере, в какой возникает претензия на власть, будь то самого неподчиняющегося индивида, будь то кого-либо другого.
