Итак, существует социально-психологический механизм добровольного подчинения и безоговорочного доверия, но в не меньшей мере требует исследования и обратный механизм: как формируется недоверие и неподчинение.
Поучительный эмпирический материал может быть собран на самых разных уровнях — от наблюдения за детскими коллективами до изучения сложнейших общественно-политических движений и ситуаций.
Социально-психологический механизм доверия и механизм отказа в доверии — оба очень непросты, оба вместе составляют глубокую ткань социально-психической жизни. Степень доверия и степень недоверия образуют подвижную, постоянно меняющуюся психическую субстанцию внутренней жизни разных общностей, обществ, коллективов, групп. Научиться все лучше учитывать и измерять их было бы важным прогрессом науки. Недоверие к прежнему авторитету, отвержение его может достигнуть такой силы, что само сплачивает общность и олицетворяет единство “мы”.
В общем, если в моменты революционного подъема, массового движения для целых классов и даже народов ясно, какие авторитеты безоговорочно принимаются, какие отвергнуты и сокрушены, то в иные эпохи в общественном сознании, как и в сознании индивидуальном, происходит скрытая или обнаженная борьба — что считать своим “мы”, какие идеологи, лидеры воплощают наше “мы” или к какому “мы” надлежит примкнуть. В прошлой истории религиозных движений главным вопросом веры было: кому “не верить”? Главным вопросом рассудка и разума всегда было: кому и почему верить?
Глубинным психическим механизмом авторитарности является внушение. Подавляя противодействие, авторитарность предстает как механизм запрещения и повелева-ния. Она вовлекает в сферу социально-психических явлений многообразные эмоции. Но не надо представлять себе авторитет только как власть одного или нескольких индивидов над коллективом. Если заглянуть еще глубже, то ведь это в известном смысле и обратная зависимость: в конечном счете внушать людям можно только то, что в общем соответствует направлению их потребностей и интересов, их убеждений и воли, а значит, сам авторитет порождается коллективом, общностью и психически индуцирован ими. Звучит парадоксально, но лидер, авторитет — сам раб коллектива. И поистине те окруженные сложным церемониалом царьки древнейших обществ, которым поклонялись, но личная свобода и воля которых были близки к нулю, настолько их подавлял культ, были не личностями, а манекенами, исполнявшими волю обычая и приближенных. В этом тоже — одна из сторон диалектики авторитарности.
Не только столкновением с внешним конкурентом, но и внутренней своей природой авторитарность с развитием человеческой истории все чаще вызывает к жизни раздвоение авторитета и антиавторитета, традиционализма и антитрадиционализма, престижа и пренебрежения.
Авторитет тем непререкаемее психологически, чем более соответствующее лицо фактически, социально несменяемо. Эти две стороны, субъективная и объективная, находятся в прямом соответствии. Кто такой “господин”? Это тот, кого фактически невозможно сместить. В соответствии с этим его воля для подчиненного автоматически обязательна, что в принципе равносильно неограниченному внушению. Существование господина выражает константность, инвариантность данной общности. Если его можно сместить или заменить, или хотя бы вообразить смещенным и замещенным, его психологическая власть уже глубочайшим образом поколеблена; она заменяется механизмом выбора: кто более господин — он или другой?
Напротив, демократизм — синоним неограниченной сменяемости в принципе. Он отвечает и объективным тенденциям современной общественной жизни и психологической потребности современного человека. А вот древние психические формы коррелятивные несменяемости государей и господ, легитимизму, наследственности, династизму, аристократизму, кастовой иерархии.
Возьмем психологическую сторону таких объективных исторических процессов, как, скажем, напор крестьянской массы на крепостное право. Подавляющее число русских крестьян долго и не догадывалось о сменяемости барина. А когда социально-экономическое развитие заставило их догадаться — наступил психический взрыв полного непослушания. Без учета этого психологического звена весь процесс остается как-то разорванным.
Именно из несменяемости и незаменимости вытекает великая психологическая власть отца, матери: по определению, их в общем не может заменить другое лицо, так как их позиция по отношению к индивиду предопределена раз и навсегда до его рождения. Однако и эта ситуация не абсолютна, она расшатана и субъективно и объективно: есть и усыновление, и замена родителей отчимами и мачехами, и безотцовщина, и отцеубийство, и отречение от родителей, особенно же — все бесконечные варианты фактического отхода детей от родителей, начиная от жизни врозь. Точно так же муж был непререкаемым господином, пока развод (в том числе фактический) был абсолютно невозможным. Но уже на памяти всей писаной истории наказывалось прелюбодеяние жены, и, следовательно, оно существовало в реальной жизни, и выражало оно не только некоторую непрочность брака, но и возникшую психологическую оппозицию внушению главы семьи. Чтобы выпростаться из-под его абсолютного авторитета, надо, чтобы он был хоть отчасти сменяем, хоть в помыслах.
Словом, все виды несменяемости лидеров в ходе истории так или иначе расшатывались, а вместе с ними — и прямая передача воли помимо мышления.
Чтобы компенсировать эту тенденцию, была создана несменяемость бога, как существа абсолютно недоступного человеческим рукам, помещенного на недосягаемом небе, бессмертного, вечно равного себе. Еще в античном мире боги были в известном смысле сменяемыми: достаточно вспомнить историю побед и низвержений богов в мифологической теогонии, как и самый факт многобожия. Но постепенно по мере крушения и трансформаций земных властей формировалось представление о полной несменяемости некоей высшей власти, о неподвижном лидере. Бог средневекового общества и нового времени в мировых религиях, особенно в христианстве, компенсировал прогрессировавшую мобильность институтов и персонажей в земной жизни. Этот бог тем самым сохранил базу для механизма внушения в целом: веры вообще, ибо каждая отдельная земная власть, даже самая малая, оказалась сопричисленной к единственной и иммобильной небесной власти. Но судьба земных лидеров неминуемо в конце концов увлечет за собой и эту компенсацию.
Авторитет не может вечно удерживаться на исходном психологическом механизме внушения. В конце концов не ниспровергнутыми остаются только те лидеры, которых невозможно ниспровергнуть: 1) поддерживаемые вооруженной силой, т.е. сохраняемые уже не социально-психическим механизмом, а большей или меньшей порцией принуждения; 2) опирающиеся на неодолимейшую силу — истину, логику, убеждение. Второе, по существу, есть снятие авторитарности сознательностью, научным мышлением.
Последнее постепенно включает в себя и познание людьми законов своей психики.
Обособление личности в общности
Социальная психология никак не может ограничиться рассмотрением таких моделей, где предполагается более или менее однородная и единая социальная структура. Мы уже разрушили такую модель, затронув тему об авторитете и авторитарности. Это уже обособление личности от остальной общности. Теперь надо рассмотреть вопрос в более широком охвате.
Как установлено выше, однородная социальная среда, коллектив, общность может усиливать и тем самым закреплять различные побуждения и действия людей. В принципе действие этого механизма может распространяться на любые действия. А следовательно, как на полезные для общества и его развития, так и на вредные.
В первом случае объективные законы и тенденции прогресса опираются на этот психический механизм, используют его. В этом случае действие простейших механизмов социальной психологии имеет общий вектор с действием тех или иных социологических, исторических законов. Так обстоит дело, например, при сплочении рабочих в забастовке против капиталиста, при повышении трудовой энергии в условиях социалистического трудового соревнования.
