Опустив шесты параллельно земле, танцоры поклонились мне, а затем и друг другу.

— О воплощение Великого дракона! Что благороден в помыслах и храбр в поступках! Мы преклоняемся пред твоим благородством и чтим твою храбрость. Мы ждем того дня, когда каменные слезы твоего аватары разобьют твое яйцо.

— Это, наверное, больно, — прошептал джинн, оставаясь невидимым. И пояснил: — Камнями плакать.

Непрерывно обрушивая на меня потоки неприкрытой лести, танцоры охватили сплошным прямоугольником основание ложа и опустились на колени.

— Выйди к твоим почитателям! — воскликнули они. Не успел я величественно согласиться выполнить их просьбу, как ряженые, молниеносно просунув свои шесты под набитый соломой матрац, соорудили импровизированные носилки и вынесли меня на них к народу, который в огромном количестве собрался у основания противоположного утреннему склона холма. С первого взгляда возникло чувство дежа вю. Тот же трехступенчатый склон, то же пестрое трепетание поднятых над головой шелковых ленточек, точь-в-точь похожий бескрайний зеленый массив джунглей. Словно я перепутал направление, и вынесли меня на то же самое место, что и утрешние танцовщицы. Лишь присмотревшись внимательнее, я начал замечать незначительные, но все же радикальные различия. Дальний берег озера покрыт ровными прямоугольными заплатками зеленеющих рисовых полей, в центре каждого причудливым уродцем возвышается пугало с палкой в руках. И не поймешь сразу, что это: удочка или шест. Среди однородной стены непроходимых джунглей одиноко возвышается огромное сухое дерево, ветви которого украшены, словно новогодняя елка гирляндой, красными лоскутами. Если есть и другие отличия, то без бинокля их не разглядеть. По фотографиям этого и противоположного склона можно создать игру «Найди столько-то отличий», даже не занимаясь фотомонтажом.

— Дракон! Великий дракон! — скандирует толпа. Поднявшись в полный рост, я помахал им рукой и без напоминания обнажил живот, продемонстрировав вытатуированного на нем красноголового дракона. Кто бы мог ожидать, что Змей Горыныч, своеобразное напоминание о годах в академии (семь лет прошло с той поры), может оказаться полезнее разнообразных, там же приобретенных стараниями и усилиями знаний. Покончив таким образом с не самой приятной обязанностью живого воплощения великого мифологического дракона, если верить местным легендам, остающегося и поныне живее всех живых, я смог и слезть со своего насеста и вернуться к пассивному созерцанию разворачивающегося действа. Собравшиеся внизу люди, даже без обычной в таких случаях деятельности массовиков-затейников в лице различных очень активных, но якобы простых сторонников, организовали чествование Beликого дракона посредством восхваления моей особы. Видимо рассудив, что ему все равно, а мне приятно будет.

Окрестное зверье, разогнанное утренней группой фанатов, то ли не успело вернуться, то ли, наоборот, успело адаптироваться к шуму. Как бы там ни было, но джунгли безмолвствуют.

— Уууя! Уууя!!! — Толпа машет пестрыми тряпицами, притопывая ногами и хлопая в ладоши. — Пришел долгожданный. Воплотилось пророчество.

— Он здесь! — восклицают танцоры, выражая свой восторг частыми кивками звериных масок.

Краем уха слушая лестные, но совершенно незаслуженные отзывы, я подхожу к краю обрыва, чтобы поглазеть на изваяния, выставленные на средней площадке. Не «Кама-сутра», конечно, но тоже весьма познавательно…

— Оп-па! — Находящиеся у подножия третьего уступа статуи сильно отличаются от тех, которые я ожидал увидеть.

Кажется, я начинаю понимать причину двойного названия храма. Скульптурные группы, состоящие исключительно из пар противоположного пола и украшающие противоположный склон, по всей видимости, символизируют правильное, с точки зрения дракона, времяпрепровождение в ночной период жизни. К ней относится первая часть завета: «Плодитесь и живите». Вторую же часть олицетворяют сошедшиеся в смертельных поединках бойцы, потрясающие замысловатостью боевых стоек и разнообразием вооружения. Ибо что есть жизнь, как не непрерывная борьба за существование? Жестокая, бескомпромиссная, не признающая никаких правил и ограничений… С этой точки зрения образ человека с мечом символичен, а на начальных этапах развития человечества к тому же и исторически достоверен.

— Дракон, дракон! Ты так могуч, — распевают почитатели, подняв над головой зажженные факелы и раскачиваясь из стороны в сторону. Факелы страшно чадят, целые облака густой черной копоти возносятся вверх, пушистыми снежинками оседая на некогда белую ткань простыни.

Коснувшись изломанной линии горизонта, солнце налилось багрянцем, словно его притушили и оставили гореть вполнакала, и заторопилось прочь.

Полезшая изо всех щелей сырость начала концентрироваться на коже холодными капельками влаги.

— Наверное, нам пора?! — обратившись к танцорам, проорал я.

Маски переглянулись и одновременно встали на колени, опустив импровизированные носилки к самой земле, давая мне возможность взойти на них.

Переборов искушение выкрикнуть: «Но, залетные!» — я лишь махнул рукой. Поехали. Правда, чувствую я себя при этом по меньшей мере Нероном.

«Сейчас покушаю, и спать… — решил я, утомленно разминая шею. — Набираться сил после трудов праведных».

Солнце окончательно укрылось за горизонтом, отдав землю во власть ночи, а Ольги все не было. Как не было и ужина. Какой уж тут сон?

— Джинн, а джинн…

— Чего изволите? — молодцевато гаркнул эфемерный дух, выпятив грудь. Серебряные полумесяцы, в два ряда приколотые к ней, едва слышно звякнули.

— Почему она не идет?

— Ну… с точки зрения всеобщей концептуальности при…

— Джинн, — с нажимом произнес я.

— Рановато, — резонно заметил он.

Вот только мой желудок, не принимая в расчет доводы логики, настойчиво требует пищи. И желательно не пустого риса. Поскольку для меня кусок мяса, который нельзя потрогать руками, — выдумка, не говоря уж про такой, который и разглядеть-то удается с трудом

— И долго ждать?!

— Ляг поспи, время незаметно пройдет.

— Да не могу я заснуть!

— Хочешь, колыбельную песенку спою? — с энтузиазмом предложил он.

— Сомневаюсь…

— Закрой глаза. Вот так. Хорошо… И считай вслед за мной верблюдов. Только не вслух, а про себя.

— Каких верблюдов?

— Дромадеров.

— Кого-кого?

— Хорошо, — легко согласился раб сосуда. — Не нравятся одногорбые, считай двугорбых бактрианов.

— Да мне все равно, — признался я.

— Вот и замечательно. Готов?

— Да, — заложив руку за голову, ответил я.

— По пустыне шел ишак. Вах! А за ним верблюды. Сосчитай их и засни. Вах! Один верблюд по пустыне идет. Вах! Два верблюда по пустыне идет. Вах! Три…

До восемьдесят третьего я исправно повторял считалочку за джинном, потом перестал. На сто сорок седьмом у меня разболелась голова. До двести четвертого я терпел, а потом взмолился:

— Прекрати!!!

— Как?! — изумился джинн. — Ты до сих пор не уснул?

— Нет, — перевернувшись на бок, ответил я. — Что-то у меня голова болит.

— Это мы легко исправим…

— Не нужно, — поспешно отклонил я любезное предложение джинна. — Мне она дорога как память.

— Чья?

— Моя.

— О ком?

— Обо всем. О тебе, например…

Почесав мясистый стручок носа, джинн скосил глаза к переносице, надул губы.

— Да-а-а… уж, — проговорил он с кислой миной. Неужели не рад тому, что останется в моей памяти?

Может, обижается, что я его пробку не вернул? Так это мы мигом уладим.

— Кстати, джинн, относительно твоей пробки…

— Какой пробки?

— От кувшина, — пояснил я. — Ну, той, которую я нечаянно проглотил.