Бригада, как и вся дивизия, быстро меняла свой облик, принимая пополнение необученной молодежи, автомашины, танки и броневики, орудия и минометы. С восхищением и некоторой робостью, видели мы, как модернизируется дивизия. Не было лишь авиации в ее составе, все остальные рода войск — представлены.

Боевая и политическая подготовка только разворачивалась, набирая темпы. Новые приемы тактики, иные тактические нормы только разрабатывались на учебных полях. Мы еле поспевали за новинками в подготовке сержантского состава, с трудом охватывая новый комплекс военного дела бронетанковых войск.

21 июня во второй половине дня принесли распоряжение штаба:

Школа вышла из городка с песнями и к двум часам ночи сосредоточилась на полустанке Н.

Тихая теплая ночь скоро заалела рассветом. Шел четвертый час утра. Разгрузка заканчивалась…

Совершенно неожиданно над полустанком появилась авиация. На наше счастье фашисты бомбили из рук вон плохо и ни одного человека, ни одного выгруженного танка и автомашины не задели. Только в поселке, правее нас, бомбы упали на сонных жителей. Там были убитые и раненые.

По приказу части корпуса уходили на старую границу с Польшей. Три дня копали мы окопы и ходы сообщения, оборудуя оборонительный рубеж.

Впереди нас шла война. Советские части сдерживали фашистские орды. Мы еще их не видели. Только мирные жители — старики и старухи, матери с грудными младенцами, дети и юноши огромными вереницами уходили через наши боевые порядки на восток.

День и ночь шли они по полям и лесам, спасаясь от гитлеровской чумы. Никому не хотелось оставаться у немцев, и этот пестрый поток поляков и русских, согнанных с родной земли, трогали наши сердца, и злоба на фашистов накапливалась.

На лицах мечущихся от страха людей, в растерянности детских глаз, с удивлением разглядывающих наши окопы и танки, не я один видел тяжелый упрек воинам, не уберегшим их мирную жизнь и труд.

Все еще не представляя величины бедствия, офицеры и курсанты школы наивно полагали, что произошла какая-то ошибка, там, у границы, и что это скоро будет исправлено.

Так думал и я.

Тем временем немецкие летчики безжалостно убивали беженцев бомбами и гранатами, били из пулеметов по колоннам, гонялись за одиночками. Каждую ночь курсанты собирали трупы и хоронили их в братских могилах.

На четвертый день войны утром мы с заместителем по политической части капитаном Яковом Пшеничниковым вышли проверить боевую готовность подразделений и неожиданно наткнулись во ржи на погибшую от бомбежки женщину лет тридцати. Рядом ползал грудной ребенок. Я взял малыша на руки. Ему не было еще полутора лет. Он доверчиво прильнул ко мне, и я почувствовал теплоту его крохотного тельца.

Что делать с ним в такое время? Я приказал ординарцу отнести его в санчасть. Тот бережно принял мальчика и унес. Какова его дальнейшая судьба, я не знаю.

Три дня немцы наступали на нашу оборону. С утра до вечера шла беспрерывная бомбежка. Артиллерийские налеты сливались с атаками пехоты и танков. Несколько раз фашисты забрасывали в наш тыл своих парашютистов.

Курсанты, как и мы, офицеры, дрались впервые. Среди нас не было ни одного участника войны. Немцам удавалось ворваться в окопы, но бойцы выбрасывали врага, пустив в ход гранаты, штыки и приклады.

Противник имел большое численное превосходство. Беспрерывным потоком подходили к нему новые части. Мы отбили десятки атак, но гитлеровцы все лезли и лезли.

К вечеру 28 июня наступило затишье. Даже не верилось, что на фронте может быть так тихо. Бойцы свободно ходили по полю, изрытому воронками, собирали трофейное оружие. Они насчитали 12 подбитых и сожженных танков, три броневика, изуродованные снарядами.

Но было совершенно ясно, что затишье это перед бурей. Враг был силен и коварен. 27 июня он захватил Минск и Слуцк и продвигался к Бобруйску. Создавалась угроза полного окружения наших частей. Следовало отойти, но командир корпуса, не имея связи с армией, не решался отступать без приказа.

Командир дивизии Пархоменко поручил мне снарядить две разведгруппы на левый фланг. Подозрительная тишина беспокоила его.

— Первую послать на Бобовье, Несвиж, Конюхи, вторую — до города Слуцка. Установить, куда двигаются немцы и какими силами. Захватить пленных, — приказал он.

Район, где предстояло действовать разведке, я хорошо знал, потому что служил до войны здесь и, будучи помощником начальника штаба полка по разведке, не раз проводил занятия, решал тактические задачи на этих же полях.

— Прошу разрешения первую группу возглавить лично, — обратился я к комдиву.

Пархоменко подумал и согласился. Мои доводы имели основание.

…В грузовой машине ехал взвод автоматчиков. Два мотоцикла с колясками шли впереди, в дозоре. Первый мотоцикл сержанта Макарова проскочил Бобовье, второй немцы обстреляли.

— В деревне немцы, — доложил водитель. Спешив взвод, я стал обходить Бобовье с двух сторон. Почуяв неладное, немецкая разведка поспешно отошла на Несвиж. Макаров с пулеметчиком, услышав стрельбу в Бобовье, трезво оценили обстановку. Они залегли в кювете и стали ждать.

Скоро выскочила немецкая автомашина. Подпустив ее, разведчики открыли огонь. Шофер был убит сразу, а офицер, сидевший рядом, тяжело ранен. Автомашина свалилась в кювет, и гитлеровцы побежали подгоняемые огнем из пулемета.

Скоро подъехали мы. Раненого офицера срочно отправили в штаб дивизии, а сами поехали дальше. У Несвижа увидали на опушке рощи немецкие танки и машины, установили за ними наблюдение. Было совершенно ясно, что немцы готовили здесь наступление. Это же подтвердил раненый офицер.

Не менее удачной была разведка на Слуцк. Захваченные в плен два немецких солдата сообщили, что части, расположенные вокруг Слуцка, готовятся к дальнейшему наступлению.

Вечером генерал Пархоменко поставил моей школе новую задачу — занять оборону фронтом на Слуцк.

Мы вырыли окопы в рост и приготовились к бою.

Вечером 29 июня голос Левитана передал по московскому радио печальную новость:

Значит немцы вышли к реке Березина, и мы находились в глубоком тылу врага.

Тяжелую обстановку и общие неудачи на фронте солдаты и офицеры переносили молча и с такой же решимостью ждали встречи с врагом, как и в первые дни боев.

В тот же вечер, вслед за удалившимися «юнкерсами», прилетел одиночный самолет и сбросил листовки. В одной из них я прочитал:

Ко мне пришел заместитель по политчасти капитан Пшеничников.

— Не поверят курсанты, Митрофан Данилович, — впервые назвал он меня по имени и отчеству. — Неужели немцы в самом деле думают, что наши люди пойдут к ним?

— Не пойдут, товарищ капитан, уверен, не пойдут!

— Рано Гитлер и Геббельс торжествуют, не видать им Москвы, как своих ушей!

Фашисты не ограничились листовками. Они засылали к нам своих лазутчиков и провокаторов. Однажды ко мне привели старика, схваченного в деревне Шишицы.

— Расклеивал листовки. В кармане у него нашли вот сколько, — и курсант показал пачку листовок, отпечатанных на машинке.

— Отведите его к Пшеничникову, пусть разберется.

В штабе с провокатора сняли «бороду». «Старик» сразу помолодел лет на сорок. Перед солдатами предстал человек с лицом пропойцы и бандюги. Может ли быть что-нибудь святое для такого человека?

Весь день мы дрались с наседающими фашистскими частями, и опять врагу не удалось прорвать оборону. Такие же напряженные бои шли и на следующий день до самого вечера. Ни один боец не дрогнул,, никто не осквернил знамя, которому присягал. Все мы свято верили своей партии и правительству.