Аннабель овладела продолжительная дрожь. Она схватила пастора за руку.

— Приехали, — пробормотала она. — Приехали! Но я не узнаю сада. Где мы?

Он открыл портал. Она ощупью, в темноте, следовала за ним.

Он открыл дверь. Теперь они подымались по темной лестнице.

— Где мы? Где мы? — повторяла она.

Она почувствовала его губы около своего уха. Он ей шептал:

— Где мы, моя возлюбленная? В доме, более достойном служить убежищем для нашей любви, чем твоя пышная вилла.

Коридор. Еще дверь, которая отпирается и которую запирают. Лампа, которую зажигают. Глазам представилась большая пустая комната.

Пастор стоял посередине этой комнаты. Он снял свое пальто, смотрел на Аннабель и с любовью раскрывал перед ней свои объятия.

Она бросилась к нему, прижалась, вся дрожала.

— Возлюбленный мой, возлюбленный мой, где же мы?

Все улыбаясь и не отвечая, притянул он ее к себе. Он снял с нее верхнее платье и обувь, тщательно сложил их на стуле в головах огромной белой кровати, блестевшей на плитах этой таинственной комнаты.

— Где мы? — еще раз попробовала она спросить. — Ах, да не все ли равно! С тобою, любимый мой, с тобою.

Она отдалась. Он сильно сжал ее в объятиях. Она не думала больше ни о каких расспросах.

Они заснули только на заре. Когда Аннабель проснулась, солнце уже высоко стояло и ударяло лучами в оконные стекла, по которым бежали друг за другом маленькие капельки голубого густого тумана. Она была одна.

Она не испугалась. Наоборот. Сначала даже почувствовала себя счастливой от этого. Натянув одеяло, потому что в комнате было холодно, она съежилась в своем теплом оцепенении.

Но скоро она почувствовала, что ей нельзя долго так оставаться. Ею овладело какое-то странное, неприятное чувство. Она стала доискиваться причины его и нашла — то был окружавший ее покой, абсолютное отсутствие шума. Все как-то странно-молчаливо было в этом доме.

Аннабель поднялась. В одной рубашке подошла к двери и открыла ее. Очень светлый, как и комната, коридор вел к лестнице. Она задрожала от охватившего ее порыва ледяного ветра. Она заперла дверь; затем, накинув на плечи большой плащ, в который куталась накануне, принялась более подробно изучать помещение, в котором находилась.

Она начала с окна, занавешенного жесткими белыми занавесками, по которым струилось бледное солнце. Попробовала раскрыть его, но напрасно: задвижка, хотя и новая, была заржавлена. Тогда Аннабель стерла рукой со стекла пар и всмотрелась.

То, что она увидела, было все очень обыкновенно. Комната находилась в первом этаже. Внизу был огород, обнесенный кирпичного стеною в 8 футов высоты. Над нею в ярком небе горы Уосеч вытягивали в виде зубьев пилы свои розовые вершины, на которых лежал выпавший за ночь снег. Утешительно сверкало солнце.

Зелень огорода была покрыта сероватым, отливавшим всеми цветами радуги льдом. В середине выделялся четырехугольный участок темной земли. Женщина, согнувшись, раскапывала его. Она вытаскивала из земли картофель, и бросала его в корзину. Аннабель показалось, будто она знает эту женщину. Она постучала в окно, сначала робко, потом громче. Но работница не повернулась. Она была далеко. Может быть, она и не слышала. Аннабель подумала, что ошиблась, и отошла от окна.

Стены комнаты были отштукатурены и голы. Ничто не украшало их, за исключением одного портрета, портрета Вениамина Франклина. В грубой раме выставлял он свое жирное хитрое лицо светского святого, свой черный жилет, квакерский галстук, все это ложное библейское добродушие, сделавшее из озера Мичиган близнеца Женевского озера. Ничего в ее молодой жизни не предрасполагало Аннабель к тому, чтобы понять, насколько изображение этого мрачного филантропа было нормально и уместно в этой западне. Тем не менее она отступила.

Одна из дверей плохо затворялась. Молодая женщина толкнула ее и очутилась в другой комнате, поменьше, в которой не было другого отверстия, кроме окна, выходившего в тот же огород. Эта комната имела претензию быть туалетною комнатою, то есть в ней был маленький стол, на котором стояли до смешного маленькие чашка и кувшин для воды, а внизу — железный жбан. В одном из ящиков стола — мыло и гребенка. Это было все.

Нет, там еще висело зеркало на стене, малюсенькое зеркало. Аннабель улыбнулась, вспомнив комнату у себя на вилле с двумя огромными зеркалами на ножках, где она, по желанию, могла видеть все самые скрытые подробности своего тела, и вдруг она вздрогнула при мысли, что больше, может быть, никогда не увидит это столь горячо любимое тело.

Желая прогнать этот нелепый страх, она стала думать о пасторе.

«Да что это, я с ума схожу, — пробормотала она. — Чего это я здесь пропадаю, когда он, наверное, внизу, и ждет меня, и даже, может быть, удивляется...»

Наскоро воспользовалась она гребенкой, холодной и жесткой водой и мылом, пахнувшим салом. Затем оделась с неизвестным ей раньше неприятным чувством вновь надеть платье, сброшенное накануне.

Она обулась. С того момента, как она встала, она ходила босиком по сосновому, впрочем, очень чистому полу.

Когда она была готова, то бросила взгляд в сад. Женщины, копавшей картофель, уже не было там.

Идя по коридору, Аннабель подошла к лестнице. Ее каблучки резко звучали по дереву ступенек, более звучному, чем паркет. Инстинктивно закончила она схождение с лестницы на цыпочках.

В большом, выходившем в сад, вестибюле было пусто. Прямо была дверь. Аннабель открыла ее. Эта дверь выходила на улицу, на пустынную улицу. Аннабель закрыла ее. Пройдя вестибюль наискосок, подошла ко второй двери. С бьющимся сердцем открыла ее.

Тогда она очутилась в первой, хоть приблизительно обставленной комнате в этом доме. То была большая кухня с очагом, в котором горел яркий огонь. Среди пламени стоял на двух необожженных кирпичах большой горшок из красной глины. Слышно было, как пело его содержимое. То была аппетитная, почти успокаивающая песенка. Аннабель села на скамеечку. Ей было холодно, она протянула руки и ноги к огню.

Бульканье котла стало явственнее. Крышка его начала приподыматься, пропуская клубы желтой пены. Клубы эти текли по бокам горшка, попадали на огонь; пламя трещало, угрожая погаснуть. Аннабель решилась действовать. С бесконечными предосторожностями вдела она кочергу в ушко тяжелого сосуда и отодвинула его немного в сторону. Ей доставило удовольствие, когда она услышала, что внутренняя буря несколько утихомирилась.

Но сажа с кочерги неприятно запачкала ей руки.

Тишина, царствовавшая вокруг, начинала тяготить ее.

Тишина эта была нарушена шумом отворяемой наружной двери. Теперь постучали в кухонную дверь.

— Войдите! — сказала Аннабель.

И она не могла удержаться, чтобы не подумать, как легко было проникнуть в этот дом. Вероятно, так же легко было и выйти из него.

— Миссис Гуинетт?

Аннабель поднялась навстречу вновь пришедшему. Это был разносчик писем. В Соленом Озере четыре человека исполняли эти функции, так как город был разделен на четыре сектора: северо-западный, северо-восточный, юго-восточный и юго-западный. Доныне Аннабель имела дело только с письмоносцем северо-западного сектора. У вошедшего на медной бляхе его перевязи стояли знаки Ю. В. Она его не знала.

Он вынул из своей сумки два письма.

— Миссис Гуинетт? — переспросил он.

Тогда только Аннабель вспомнила, что она и есть миссис Гуинетт. Она улыбнулась: «Уже письма!» — сказала она себе. И протянула руку, чтобы получить их.

Но письмоносец отступил на шаг.

— Я спрашиваю миссис Гуинетт в третий раз, — сказал он.

— Это я.

Письмоносец недоверчиво взглянул на нее.

— Миссис Гуинетт, супруга брата Джемини Гуинетта?

— Повторяю вам, что это я, — нетерпеливо сказала она.

Он еще раз взглянул на нее и опять положил письма в свою сумку.

— Я еще зайду.

И ушел.

«Вот недоверчивый человек», — подумала она.