С каждым из мужчин, которого представлял Рамайя, мы здоровались сначала по-индийски, складывая руки лодочкой, это называется «намаете» (так дети складывают ручонки перед тем, как играть в ладушки), а после по-европейски — жали друг другу руки. Женщин мы приветствовали намаете, улыбкой и легким поклоном. (Женщинам на Востоке не полагается здороваться за руку.)

Начался концерт. Сперва была прочитана, точнее, пропета молитва. Потом в центр зала вышла девушка, описывать которую бесполезно — настолько она была хороша. Высокая, тонкая, она украсила жгуче-черные волосы лиловыми цветами. Она тоже помолилась, затем станцевала приглашение к танцу, потом уже сам танец, действие которого происходило в лунную ночь.

После исполнялись отрывки из пьес, классических и современных. Это тоже было интересно, ибо уровень актерского исполнения был высоким. А потом взял слово хозяин. С. В. Сахасастранаман говорил по-тамильски, и я не понял точно, что именно он говорил, но догадывался: в его речи все время мелькали русские фамилии — Ермолова, Станиславский, Мейерхольд, опять Ермолова, Толстой, Горький…

Хозяин дома в 1961 году побывал в Советском Союзе в качестве главы индийской культурной делегации. Пользуясь нашим присутствием, он долго рассказывал гостям о советском театральном искусстве. Потом предоставили слово мне. Первый раз в жизни я произносил речь в микрофон, сидя в одних носках и к тому же на полу. Но я настолько проникся происходящим, что мне казалось — так и надо! И все сошло хорошо. Правда, переводчица крупными буквами заранее написала мне фамилию хозяина, чтобы я ни в коем случае не ошибся в произношении. Однако шпаргалка куда-то задевалась и я произнес не так, как следует. Надеюсь, меня простили…

В Мадрасе мне довелось видеть артиста, про которого я позволю себе сказать «великий». Это было на концерте, который устраивала Академия в память Тьягараджа, поэта, жившего несколько веков назад.

На сцене разложили ковер и на него уселся актер, старый человек, совершенно лысый, крупный, массивный. Уселся он как-то по-особенному, уютно, хорошо. И на слова Тьягараджа он пел часа два, наверно, причем музыканты подхватывали импровизированную мелодию, и еще один парень и девушка подпевали ему. Среди музыкантов был молодой скрипач Джайдраман, уже всемирно известный, скрипку ему подарил Менухин.

В голосе артиста было что-то чарующее. Голос его был странный, с хрипотцой, сильный, могучий. И слушать его было наслаждение.

Зовут великого артиста Бхагаватхар.

В последний мадрасский вечер мы поехали в местное отделение общества индо-советской дружбы. Здесь нас долго расспрашивали о советском театре, о советском кинематографе, мы тоже задавали вопросы. И засиделись допоздна. В окна видна была реклама кинотеатра. На ней улыбался Шиваджи Ганешан. Я полез в карман — королевский перстень был при мне.

Дело шло к тому, что мы все-таки увидим спектакль. Пьесу написал министр. Это внушало некоторые опасения, однако он написал пьесу, когда еще не был министром, и это внушало надежды. Мы должны были посмотреть еще один спектакль на классическом тамильском материале, и в нем должен был играть наш друг Минакшисундарам…

Но коль не везет, так не везет. Мы не увидели ни первой, ни второй пьесы. Когда уже ничего не могло помешать, природа устроила циклон.

До поездки в Индию циклон был для меня неким теоретическим понятием, за которое прячется Бюро прогнозов, чтобы оправдать свое неведение по поводу внезапной перемены погоды. Вдруг похолодало, и по радио сообщают, что вот циклон прибыл. А он не предупреждает заранее о своем прибытии.

Про тропические циклоны я читал в энциклопедии. Они возникают между пятым и двадцать пятым градусами северной или южной широты. Часть из них развивается в циклоны с ураганной силой ветра — до семидесяти метров в секунду. Отдельные порывы достигают скорости ста метров. В море начинаются штормы. Наиболее часты тропические циклоны летом и в начале осени…

Наш циклон возник в декабре и захватил Мадрас краешком. Те, кто любят ходить по грибы, знают, что попасть под край тучи — значит наверняка промокнуть до нитки…

Наш циклон напоминал вот что: кто-то, неизвестно кто, стоял наверху и с упорством, достойным лучшего применения, в хорошем темпе опрокидывал на Мадрас ведра воды.

Вот уж когда действительно оправдывалась поговорка «Льет как из ведра». Стена дождя стояла между небом и землей. Она дрожала и гудела, потому что ее сотрясал ветер. Ветер пытался сломать стену, но ему это никак не удавалось. Он отыгрывался на крышах домов, на фонарных столбах, на хижинах бедняков.

Дождь лил несколько дней подряд, безо всякой передышки, не прекращаясь ни на секунду, не оставляя никакой надежды на то, что этому будет конец. Стрелы дождя с упругой силой вонзались в асфальт и, казалось, должны были просверлить в нем миллионы дыр. Неба не было видно вовсе. Просто часть серого океана переместилась и повисла наверху, над городом. А та часть океана, которая осталась на прежнем месте, щедро выплескивала на берег тонны воды. Заливала знаменитую Сауф-Бич-Роуд и так, богатырской силы ради, выкинула большой греческий пароход. Он беспомощно завяз в прибрежном песке, но и на песке его качало, как в открытом море.

Дождь бил по крыше отеля. Ночью чудилось, что идет ремонт и сотни молотков прибивают новую крышу.

Дорогу, которая связывала город с одним из ближних островов, размыло совсем. На острове были разрушены дома. Замыкало электрические провода, и вспыхивали пожары. Без перерыва работали спасательные команды.

По улицам Мадраса плыли какие-то обломки, коробки, ящики, корзинки, циновки. Это циклоном в очередной раз разбило жилища свипперов — мусорщиков из касты неприкасаемых.

Автобусы продолжали ходить. Пассажиры высаживались из них, оказываясь по колено или по пояс, в зависимости от роста, в воде. Легковые машины тоже ходили. Тормозные колодки у них намокали, и останавливались машины с трудом. Велорикши брели по воде, измученные и мокрые. Они не могли позволить себе такую роскошь — не работать в циклон. А дождь лил и лил, и бил ветер, мокро хлестал по лицу, вырывал из рук зонты; надо было ходить согнувшись, чтобы не упасть.

В довершение ко всему температура держалась плюс тридцать один. Дышать было нечем. Вместе с остатками воздуха в легкие проникали капельки дождя.

Газеты печатали карту распространения циклона и подробные сообщения о жертвах и разрушениях.

Циклон нанес урон и нашей делегации. Заболел Руководитель. От перемены температуры, от чрезмерной влажности, словом, от тропиков стало пошаливать сердце и поднялось давление. Наши гостеприимные хозяева начали возить к больному врачей.

Врачи приезжали несколько раз в день, брали анализы, измеряли давление и изучали показания электрокардиографа. Но этим они не ограничились. Они повезли нашего Руководителя в больницу, чтобы часть анализов проделать в клинических условиях. Там они предприняли попытку оставить больного в клинике на неопределенный срок, вылечить от всех болезней, явных и тайных, и даже… заново прооперировать аппендицит. Аппендикса давно уже не было, его удалили лет двадцать назад, если не больше, но местным хирургам шов показался некрасивым… Больной оказал сопротивление и из больницы удрал. Врачи не ослабили усилий и строго следили за тем, чтоб пациент не вставал с постели и принимал лекарства во все возрастающем количестве.

В разгар циклона в Мадрасе появились афиши, возвещавшие, что город осчастливила своим прибытием советская футбольная команда «Жальгирис» из города Вильнюса. Футболистов расселили в нашем же отеле. По утрам можно было видеть, как неутомимые ребята выскакивали на зеленую лужайку и там под ливнем бегали, прыгали, кувыркались, а вратарь раз за разом падал в большую лужу. Было ясно, что футболисты готовились к игре и никакой циклон не мог остановить их спортивный порыв.