Бисеза наклонилась и решительно свернула софт-скрин Майры.

— Мы спускаемся вниз, — объявила она тоном, не допускающим возражений. — Сию минуту.

Перед тем как закрыть за собой дверь, ведущую на крышу, она в последний раз обернулась. Рабочие устанавливали на места последние панели купола, отгораживали свет — последний свет последнего дня. Откуда-то донесся крик.

В командном отсеке «Авроры-2» Бад сидел в кресле, небрежно застегнув ремни.

Стены вокруг него были увешаны софт-скринами. На большинстве из них демонстрировались данные или изображения различных секторов щита, а также информация с далеких мониторов, расположенных в космосе. Но на некоторых дисплеях Бад видел лица. Роуз Дели где-то на щите, в тяжелом скафандре, ее лоб покрыт испариной. Михаил Мартынов и Юджин Мэнглс на Луне, они оба наблюдали за Солнцем в последние часы перед бурей. Хелена Умфравиль, необычайно талантливая британская астронавтка, с которой Бад вместе проходил предполетную подготовку. Ее изображение с некоторой задержкой передавалось с далекого Марса.

Особой цели у этих переговоров не было. Но почему-то у всех разбросанных в пространстве детей Земли было легче на душе оттого, что есть возможность поговорить в такие часы. Поэтому каналы связи держали открытыми, а что касалось секретности частот — да гори она теперь огнем, эта секретность!

Афина тактично кашлянула. Этот вежливый кашель она переняла у Аристотеля.

— Прошу прощения, Бад.

— Что тебе, Афина?

— Извини, что беспокою. Затенение почти полностью завершено. Я подумала: может быть, ты захочешь взглянуть на Землю…

На самый большой софт-скрин Афина вывела изображение родной планеты. Но лик Земли был затуманен. Перед Бадом предстал туннель длиной в несколько миллионов километров. Тень падала и на Землю, и на Луну, и эту тень отбрасывало деяние рук человеческих. Сотни раз Бад наблюдал за имитацией этого события. И все равно у него сжалось сердце от волнения.

Молчание нарушила Афина.

— Бад?

— Да, Афина?

— О чем ты думаешь?

Бад приучил себя отвечать Афине осмотрительно.

— Я потрясен, — признался он. — Я просто ошарашен грандиозностью того, что мы сделали.

Она не отозвалась, и он добавил просто так:

— Я очень горд.

— Мы славно потрудились, да, Бад?

Ему показалось, что в ее голосе есть нотка ожидания.

«Интересно, что она хочет от меня услышать?».

— Верно, — сказал он. — И без тебя мы не справились бы, Афина.

— Ты гордишься мной, Бад?

— Ты же знаешь.

— Но мне хотелось бы услышать это.

— Я горжусь тобой, Афина.

Она умолкла, а он затаил дыхание.

Грандиозная задача поворота щита заняла несколько месяцев, и Бад очень радовался тому, что теперь эта работа позади.

Строительство щита намеренно вели, повернув его перпендикулярно к Солнцу, чтобы на протяжении нескольких лет Земля была лишена лишь малой части света звезды. Ведь на родной планете продолжали выращивать сельскохозяйственные культуры. Но день великих испытаний неумолимо приближался, и щит следовало повернуть так, чтобы его диск, видимый с Земли, перегородил Солнце. Этот маневр, тривиальный по описанию, на самом деле был невероятно сложен в сравнении со всеми остальными проблемами, возникавшими на протяжении строительства.

Щит представлял собой диск диаметром тринадцать тысяч километров, но изготовлен он был из стеклянных спиц и натянутой на них пленки. Вряд ли такое сооружение заслуживало названия прочного объекта. На самом деле щит можно было спокойно проткнуть кулаком и почти ничего при этом не почувствовать. Легкость являлась необходимым условием конструкции. В противном случае эту громадину вообще нельзя было бы собрать. Но эта необычайная легкость структуры и стала причиной того, что щитом почти невозможно было маневрировать.

Нельзя было просто включить высотные двигатели «Авроры-2» и развернуть громадину. Если бы вы попробовали поступить именно так, то большой старый звездолет просто выскочил бы из тонкой паутины, внутри которой он был закреплен. А строение щита было настолько деликатным, что применение избыточного давления в любом месте его поверхности могло легко привести не к наклону, а к разрывам. Еще более осложнялось положение дел тем, что щит вращался. Небольшая центробежная сила помогала паутинке не сложиться. Но теперь это вращение стало головной болью космических инженеров, потому что как только ты пытался наклонить щит, он начинал сопротивляться, как сопротивлялся бы волчок.

Единственный способ повернуть его — прикладывать вращательную силу осторожно и мягко и распределять ее по поверхности диска так, чтобы ни один участок не испытал на себе слишком большого давления. Весь процесс должен был носить динамический характер, моменты инерции диска в каждое мгновение должны были слегка изменяться; проблема представляла собой невероятную сложность с точки зрения компьютерных расчетов.

Решить все можно было единственным образом — поручить всю работу Афине, искусственному разуму, рукотворной душе щита. Для нее щит служил телом, его датчики и каналы связи — нервной системой, маленькие двигатели — мышцами. Афина отличалась таким потрясающим умом, что сложнейшая проблема поворота диска для нее являлась всего лишь напряженной мыслительной задачей.

Итак, многомесячный труд был завершен. Днем и ночью созвездия крошечных реактивных двигателей волнообразно вспыхивали по поверхности диска. Зрелище получалось чарующе красивым. Нежные толчки мягко, но настойчиво накреняли диск.

Постепенно, как это получалось при имитации процесса, щит повернулся к Солнцу «лицом».

Бад знал, что ему не стоило так сильно переживать. Все было спланировано, продумано и проиграно в режиме имитации много раз. Шансы на неудачу практически сводились к нулю. Но он все равно волновался. Не из-за того, что маневр был сопряжен с риском, и даже не потому, что он мог быть признан виновным в случае какого-либо сбоя. Как истинный астронавт он молился об удаче.

Его волновало нечто иное — нечто такое, в чем он ничего изменить не мог. Это было связано с Афиной.

Третье кибернетическое существо-нечеловек, наделенное правами, на взгляд Бада, сильно отличалось от Фалеса и Аристотеля, ее старших братьев. О, Афина точно так же блистала сообразительностью, эффективностью и компетентностью, как они. Пожалуй, в интеллектуальном отношении она даже превосходила своих предшественников. Но там, где Аристотель извечно проявлял необыкновенную серьезность, а Фалес — некоторое упрямство и склонность указывать на очевидное, Афина была… иной. Она могла вести себя игриво. Тонко шутила. Порой просто-таки почти кокетничала. Флиртовала! А порой вдруг начинала выклянчивать внимание к себе — будто ее ментальность напрямую зависела от того, похвалит ее Бад или нет.

Он пытался обсудить эту странность с Шиобэн. Та заявила, что он просто-напросто неисправимый старый сексист: Афину наделили женским именем и женским голосом, поэтому он, дескать, и приписывал ей (совершенно ошибочно) черты женщины.

Что ж, может быть, все так и обстояло. Но с Афиной Бад работал в более тесном контакте, чем кто бы то ни было еще. И хотя больше никто не обращал на это внимания, хотя все диагностические тесты показывали, что все в полном порядке, все равно что-то в Афине Бада тревожило.

Как-то раз у него создалось полное впечатление, что Афина ему лжет. Он задал ей откровенный вопрос — ведь ложь противоречила ее программированию, — и, конечно, Афина все отрицала. Да и о чем она могла бы солгать? И все же зерно сомнения осталось.

«Разум» Афины представлял собой логическую структуру такой же степени сложности, как ее физическая инженерная конструкция. Внутренние уровни управления простирались от однолинейных подсистем, контролировавших работу крошечных ракетных двигателей размером с булавочную головку, до гигантских мыслительных центров на поверхности искусственного сознания. Проверочные тесты ничего не показывали, но это могло означать, что в глубине этого колоссального нового разума кроется какой-то изъян — какой именно, Бад не понимал и не мог распознать его причину. Но если что-то было не так, он был обязан понять, что с этим делать.