Оставалась только горечь от стрельбы неразумного охотника. Но я надеялся, через ребят мое слово дойдет до учителя, до старших учеников, а там и до сельского актива, и управа на браконьеров будет найдена…
Песня
Она зазвучала для меня еще в теплые мартовские дни.
Когда с крыш со звоном упали первые светлые капельки снеговой воды, маленькая желтогрудая синичка запела свою бодрую весеннюю песенку.
Она перепархивала с ветки на ветку, осыпала нежные пушинки утреннего инея, пока не поднялась на самую вершину высокого тополя.
Она вся трепетала от переполнившей ее радости и посылала во все стороны свою песенку-призыв, потом снялась и потонула в синеве весеннего утра.
Может быть, звонкая песенка синички разбудила скучных, перемерзших за долгую зиму воробьев, — сейчас и они оживились, зачирикали шумно и беспорядочно.
А солнышко, доброе весеннее солнышко, поднималось все выше и выше, на полях появились проталины, зажурчали первые ручьи. И словно подражая звонкому говору весенней воды, по городам и селам полилась мелодичная песня скворца, а в полях с ранней зари до позднего вечера неумолчной и какой-то голубой трелью вторил ему жаворонок…
Как могучая река, разлилась весенняя песня по просторам моей родины. Она звенела в лесу, в полях, в каждом кусту, звенела на болотах, на озерах и поймах. Ее пел человек, шагая навстречу радостному дню, пели пчелы над распустившимися желтыми сережками тальника, пели утки, гуси, журавли, пели кулики всех пород и малые пичуги, а величественные, гордые лебеди понесли ее на север на своих белоснежных крыльях.
Теперь уже пело все. Казалось, пел воздух — чистый, искрящийся, пела сама земля ни с чем не сравнимую песню весны, песню вечной животворящей радости жизни…
Березы в алмазах
С вечера заненастило. Легкий ветерок гнал туман низко-низко над землей, казалось, развешивал его седые космы на ветвях берез, расстилал по прошлогодней траве.
Остановившись у стожка сена, я решал: идти в деревню ночевать или остаться здесь?
Мой плащ потемнел, сено тоже было влажным, но до деревни было не близко, и я решил заночевать под стогом.
Сказывалась долгая тоскливая зима, хотелось услышать первые весенние голоса птиц, понаблюдать за пробуждением природы, и это желание было столь же непреодолимым, как желание утолить жажду при виде воды.
Я зарылся в стог и уснул.
Ночью ударил крепкий мороз, но мне было тепло, и я проспал зарю. Проснулся с горькой обидой на себя. Как же! Проспал то, за чем ехал длинные километры, чего ждал всю зиму, от чего часто трепетало сердце при воспоминании и горело огнем, похожим на вдохновение!
Я отвалил сено и… замер: далеко за низменной равниной поднималось яркое, большое солнце, и березы, стоявшие рядом у стога, вспыхнули множеством алмазов. Легкий ветерок шевелил ветви, и алмазы искрились живым переливающимся огнем.
Я выбрался из своего логова и стал у березы. Рядом, в пади, уже чуфыкали и бормотали тетерева, звенели голоса мелких птиц. Утро ясное и спокойное наполняло меня юным восторгом.
Потом ветерок подул сильнее, алмазы вспыхнули еще ярче и посыпались на меня…
Я стоял как зачарованный, ни о чем не жалел. Всему свое время, сегодня я переживаю одно, завтра мне откроется что-то иное, новое. Будут у меня еще и охотничьи зори, — впереди весна, большая, красочная пора жизни всего живого на земле…
На току
Это случилось…
Да не все ли равно, когда это случилось или произошло…
Я был тогда молодым охотником, и хотя понимал толк в ружьях, однако, по некоторым обстоятельствам, имел только одноствольную шомполку. Я был доволен своим ружьем, оно доставляло мне немало радости в весеннее и осеннее время. Но нечего греха таить — было и немало огорчений из-за трудности перезаряжания. Я знал уже многое, что должен знать молодой охотник: всякая птица побывала в моих руках, много было пережито и перечувствовано, и все же было еще и такое, чего я не знал — охота на тетеревов на весеннем току.
О существовании большого долголетнего тока я узнал от лесника Михаила Михайловича. Он жил на кордоне «Перепутье» и как-то, встретившись, пригласил меня:
— Приезжай… Что по болотам таскаться, лопоть рвать? У нас хорошо в лесу… Точок я покажу тебе знатный. Залюбуешься!..
Это было как раз то, чего я желал. А тут еще деревенские охотники подзуживают:
— За кордоном-то косача — гибель!.. Лесник знает все тока.
Что поделаешь, — по ночам стали сниться, косачи. Только убивать во сне ни разу не приходилось. Возьму на мушку краснобрового, нажму спуск, а курок еле-еле двигается, словно заржавел. Какой же может быть выстрел? И в такое сомнение вводили меня эти сны, что я по утрам часто проверял исправность пружины своей шомполки.
Весна в этот год была дружная, быстро согнала снег с полей. Я снарядился и, не мешкая, явился на кордон к Михаилу Михайловичу.
Семья у лесника небольшая — жена да двое ребят, и я не стеснил их своим поселением.
Живу день, другой, слушаю весенние концерты птиц, дышу чудесным лесным воздухом и все жду, когда же Михаил Михайлович покажет мне ток…
А он будто не замечает моей тревоги и по вечерам долго и обстоятельно рассказывает о зимней охоте на волков, лисиц и всяких других зверей. «Что он меня мучает?..» — думаю.
— Когда же ты, Михаил Михайлович, на точок меня сведешь?
Он поцарапал свою косматую черную бороду и улыбнулся:
— А разве это надо?..
— Так ведь ты же обещал показать мне ток?..
— Точно!.. Обещал!.. А ты подумай, надо ли это делать.
Ну что он хитрит? Сманил меня, а теперь спрашивает: надо ли показывать ток? Уж не затем ли я приехал сюда, чтобы любоваться его бородой да лукавыми глазами, спрятавшимися под густыми нависшими бровями?
А Михаил Михайлович испытующе поглядывает на меня и говорит:
— Ежели, скажем, я покажу тебе ток, скрад построю да еще веток настелю, чтобы тепло было сидеть, ты пойдешь, постреляешь косачей — и домой. Какая же для тебя, охотника, польза в этом?.. Только добыча!.. Так делали раньше господа, так делают многие и теперь, но это не стоящие охотники. Надо самому найти ток, построить скрад умеючи, а потом уже и завершить все дело боем…
Ну, что скажешь?.. Прав старый лесовик!..
На следующий день я нашел ток. Это было как раз то место, о котором говорил Михаил Михайлович. Вечером я снова сходил, проверил, все было в порядке, косачей собиралось много, и я решил заняться скрадом. Ток находился на самой кромке леса, в ложбинке. С запада стояли высокие стройные сосны, а с восточной стороны переплелись низкорослые гнутые березки. Само токовище занимало площадь метров двадцать пять в диаметре, и земля на нем была взбита, исчерчена крыльями, и кое-где валялись перья — результат яростных схваток.
Построить скрад можно было среди березок, искалеченных тяжелыми снегами. Правда, сидеть мне придется лицом на темный запад, но другого ничего нельзя было придумать. Я срубил несколько кривых березок, укрепил их, забросал посохшими ветками и все это немудреное сооружение обставил старыми побуревшими ветками папоротника.
Два дня я не ходил к своему скраду, чтобы косачи привыкли к обстановке.
Ночь перед охотой я провел в большом волнении. Все будто сделал хорошо, даже похвалу от Михаила Михайловича услышал, а все-таки мучило сомнение: «А вдруг птицы разгадают мою затею?..»
Я долго вертелся на постели и не мог заснуть. Стрелки часов показывали два, когда я встал и потихоньку принялся за сборы. Моя возня разбудила Михаила Михайловича.