— Но я не хочу такого будущего, и меня совершенно не интересует перспектива стать банкиром.
— Ваши друзья очень заинтересованы в вашем будущем. Они сообщили мне, что Вы должны делать.
— Что же я должен делать? И что это за друзья?
— Наши друзья из Коммунистического интернационала74.
— Они поручили Вам мне это сказать? Вы их сотрудник?
Антони Блант кивнул.
— Ваше задание — работать в США и оценивать замыслы Уолл-стрит, планы установления им господства над мировой экономикой.
— Кто думает, что я приму такое предложение? Почему я должен это делать?
— Потому же, почему Джон поехал в Испанию. Я говорю это Вам сейчас, после смерти Джона.
Затем Блант, как будто дело было уже решено, сказал Стрей-ту, что отныне он должен порвать все свои прежние политические связи с коммунистами, так как они могут оказаться помехой в его будущей работе. «Это нужно для успеха вашей деятельности в США», — подчеркнул он.
Когда Стрейт сказал, что к этому отрицательно отнесутся его друзья в Англии, Блант будто бы заметил:
— Вы должны быть лояльны прежде всего в отношении Джона. Конечно, ваши друзья будут поражены, но со временем они смирятся. Не забывайте, что Джон пожертвовал даже собственной жизнью ради общего дела.
Примерно в таких словах описал Стрейт впоследствии свой разговор с Блантом, когда он согласился работать на советскую разведку. Насколько он был точен, сказать трудно. Некоторые детали вызывают сомнения. Маловероятно, что это был первый и единственный разговор на эту тему. Сомнительно, что Стрейт сразу согласился на отведенную ему Москвой роль разведчика. Возможно, что 50 лет спустя, рассказывая об этих событиях, Стрейт хотел как-то реабилитировать себя в глазах американского читателя. Но главное заключается в том, что он согласился на сотрудничество с Москвой без энтузиазма и без большого желания переехал в США.
Кстати сказать, по словам Стрейта, это была не единственная в те годы попытка со стороны Бланта завербовать «кембриджцев». Один из друзей Стрейта рассказал ему, что аналогичное предложение связать себя с советской разведкой сделал Блант и ему, но он отказался, сославшись на то, что «он не пригоден для нелегальной работы». Стрейт выслушал эту исповедь друга, но сказал, что он «не понимает сути разговора».
Стрейт оставил Кембридж и, не окончив университет, отправился в Соединенные Штаты. Как раз в это время в Америку ехал по своим делам его отчим, и они отправились вместе. Стрейт поехал туда, так сказать, сначала на рекогносцировку.
За день-два до отъезда он заглянул в университет, с которым уже до этого распрощался. Цель посещения — еще раз встретиться со своей девушкой-американкой и Блантом. Последний уже начал опекать его. Так, он договорился с казначеем колледжа (в английских колледжах казначей играет роль наших проректоров по административно-хозяйственной части), чтобы Стрейту отвели те же апартаменты, которые он занимал раньше, когда вернется из США, и вообще «присматривал за ним». Вероятно, он чувствовал некоторую непрочность этой вербовки. В последний момент Стрейт обратился к Бланту с просьбой «отпустить его на волю», не связывать никакими обязательствами, и во время этой последней встречи Блант, по словам Стрей-та, будто бы сказал, что его просьба рассматривалась «самим Сталиным» и была отклонена.
Так это было или нет, мы, может быть, никогда не узнаем, но в любом случае Стрейт поехал в Америку на постоянное жительство уже с заданием от КГБ.
Блант предупредил Стрейта, что некоторое время в США он будет предоставлен сам себе, а потом спросил:
— Нет ли у Вас, Майкл, при себе какого-нибудь личного документа, которым Вы могли бы пожертвовать?
Майкл порылся в карманах пиджака и достал небольшой рисунок, сделанный кем-то для него. Блант, разорвав его пополам, одну половину взял себе, а другую отдал Майклу, сказав:
— Вторая половина будет Вам вручена в недалеком будущем в США человеком, который сам найдет Вас.
Прошло немного времени, и апрельским вечером 1938 года в квартире Стрейта в Вашингтоне раздался телефонный звонок. Он услышал голос человека явно не с американским, а скорее с европейским акцентом.
— Мистер Стрейт? Я привез Вам привет от ваших товарищей из Кембриджа, от ваших университетских друзей. Я здесь недалеко от Вас, в ресторане. Не могли бы мы встретиться?
— Я готов.
Когда Стрейт пришел в ресторан, незнакомец уже сидел за столиком на двоих. Видно, он узнал Майкла по фотографии. Он встал, улыбнулся и крепко пожал ему руку.
— Меня зовут Михаил, так же как Вас. — И, подождав немного, с улыбкой добавил: — Михаил Грин.
Узнав в ходе беседы, что Стрейт работает в Госдепартаменте США, Грин сказал:
— Я полагаю, что, когда Вам попадутся интересные документы, Вы возьмете их «для изучения».
— Но мне не дают никаких документов, я работаю в качестве добровольного и неоплачиваемого советника.
— Не обязательно сейчас, но со временем.
При прощании Грин сказал, что встретится со Стрейтом примерно через месяц, назвал имя «своего друга» в Бруклине и дал номер его телефона, по которому Стрейт может позвонить в случае необходимости.
Сам Стрейт уверял впоследствии, что он сразу забыл и имя, и номер телефона: «Я знал, что они мне никогда не понадобятся».
Летом 1938 года Стрейт подготовил для руководства Госдепартамента справку о положении в Европе, которая была очень высоко оценена госсекретарем К. Хеллом. Как раз в это время М. Грин дважды побывал в США и виделся со Стрейтом. Последний передал Грину этот документ, а также доклад о состоянии торговли США, который Стрейт к этому времени подготовил. Грин удалился с этими материалами на час-другой, наверное, для фотографирования документов, а по возвращении вернул ему взятые бумаги. Грин выразил надежду на то, что госдеп в будущем даст Стрейту и другие задания, представляющие интерес для Москвы. Стрейт на это сказал:
— Но я собираюсь вскоре покинуть госдеп.
— Покинуть Госдепартамент? И куда же Вы собираетесь перейти?
— В департамент внутренних дел. Я буду работать у госсекретаря Гарольда Айкеса. А он будет назначен вскоре военным министром. Когда он перейдет в Военное министерство, я буду его сопровождать.
— Айкес будет назначен военным министром? — с удивлением спросил Грин.
— Да, но об этом еще никто, кроме него, не знает.
В 1939 году Стрейт вручил Грину меморандум о советскогерманском пакте, подготовленный для госдепа, а также некоторые материалы Министерства внутренних дел, куда он перешел работать. Некоторое время спустя Стрейт вновь возвратился на работу в Госдепартамент, и интерес к нему Грина значительно увеличился. Однако этот период длился недолго. Стрейт ушел рядовым в американские военно-воздушные силы, начал тренировки, чтобы стать военным пилотом. К тому же, и Грин покинул США, возвратившись в Москву.
Дальнейшие связи его с советской разведкой не известны. Сам он о них ничего не говорит. Оставила ли Москва его в покое, или он сам порвал все связи с ней? Второе маловероятно, ибо тогда он с гордостью заявил бы об этом американцам в своей книге. Представить себя в выгодном свете он умеет. Да и последующие события скорее заставляют предположить, что если он и хотел прекратить разведывательную деятельность и свои прежние связи с английскими коллегами, то делал это робко. Доказательства? В 1946 году он приезжает в Лондон, встречается там со своей бывшей подружкой Маргот Кейнеман, которая не осталась рядовой коммунисткой, а поднялась выше по ступеням партийной иерархии. Именно по ее инициативе состоялась встреча Майкла с Гарри Поллитом, но Майкл, по его словам, постарался избежать свидания с Берджесом и Блантом. Однако в следующем, 1947 году он несколько раз встречался с Берджесом. Во время первой встречи, которая была будто бы случайной, Гай пригласил его на ежегодный обед членов Общества «апостолов». За столом Стрейт резко поспорил со своим соседом, английским историком-коммунистом Эриком Хоб-сборном. Стрейт осуждал СССР, который «захватил Чехословакию» (речь шла о событиях в Чехословакии 1948 г.). В ответ Хобсборн стал утверждать, что «в США сейчас больше политических заключенных, чем в Чехословакии». «Это ложь!» — громко воскликнул Стрейт. Назревал скандал, необычный для Общества «апостолов». «Апостолики» так себя не вели. Однако Берджесу удалось утихомирить страсти, а в конце обеда Блант сказал Майклу: «Мы, Гай и я, хотели бы поговорить с тобой».
