Иосиф Иванович Рыжиков (1893–1979) — из Оршанского уезда, в 1918 году был уполномоченным ЧК и Особого отдела 7-й армии. В 1937—39 гг. он нарком лесной промышленности БССР, с 1939 года — нарком промышленности стройматериалов БССР, затем первый секретарь Гродненского обкома партии.

Иван Петрович Ганенко (1903—после 1993) — украинец, родом из Елизаветграда (Кировограда). Накануне войны — заведующий отделом стройматериалов ЦК КПБ.

И так далее, сплошь чиновники партийно-советского аппарата, свыше половины из 83 членов «Белорусского штаба» — уроженцы не Беларуси, а других республик.

Одним словом, коммунисты-номенклатурщики, военнослужащие, сотрудники НКВД. «Народным представительством» среди руководства партизанского движения в БССР даже не пахнет.

Аналогично выглядела ситуация на Украине.

Т.А. Строкач (уроженец Приморского края) — с 1942 года начальник Украинского штаба партизанского движения. С 1923 года служил в пограничных войсках. В октябре 1940 года занял пост заместителя наркома внутренних дел УССР.

В.А. Бегма (начальник Ровенского штаба партизанского движения) — с 1928 года «на комсомольской, профсоюзной и руководящей партийной работе».

С.А. Ковпак — председатель Путивльского горисполкома.

Д.И. Медведев (уроженец села Бежица Брянской области) — чекист.

B.А. Молодцов (из села Сасово Рязанской области) — чекист.

М.И. Наумов (из Пермской области) — чекист.

C.В. Руднев — выпускник Военно-политической академии, с 1929 года побывал полковым и бригадным комиссаром.

А. К. Флегонтов — майор НКВД.

А.Ф. Федоров — 1-й секретарь Черниговского обкома КП(б)У.

В общем, отыскать среди этих мужчин «Василису Кожину» не удастся. Отсюда логический вывод: «занятия партизанским делом» у персон первой группы являлись исполнением служебных обязанностей. Не может быть и речи о том, чтобы партработники и чекисты (до войны выражались более откровенно — сотрудники карательных органов) выражали интересы народа, выступали его защитниками.

Непонимание того, кто организовывал советские партизанские отряды, кто ими командовал, проистекает от непонимания реальной структуры тогдашнего советского общества. Нынешний обыватель воспринимает тогдашние события через призму дня сегодняшнего — мол, люди тогда были такие же, что и нынче, только одеты похуже. Увы, хуже было абсолютно всё.

Жесткую структурированность советского общества на три основных класса отметил писатель Игорь Бунич (1937–2000): элита — прослойка — быдло:

«Именно так понимали социализм еще древние мыслители — не чета нам: элита, стража, рабы. Стража находится между элитой и рабами. Плохой страж уходит в рабы, хороший — в элиту. „Ни то ни се“ — умирает на боевом посту. Любой член элиты может утром проснуться рабом или стражем, раб имеет возможность выбиться в стражи, но в элиту никогда! Самое главное тут — правильный подбор кадров для элиты и выбор мифов для воспитания стражей и рабов. Это подчеркивал еще старик Платон!» (Бунич И. Операция «Гроза». Кровавые игры диктаторов. М., 2008, с. 30–31).

Наиболее адекватную характеристику советского общества дал его непосредственный наблюдатель и исследователь Иван Солоневич (1891–1953), бежавший в 1934 году из Беломоро-Балтийского лагеря в Финляндию.

Сразу оговорюсь, что монархические взгляды, а также «западнорусизм» Солоневича мне совершенно чужды. Тем не менее, характеристика структуры авторитарного советского общества, которую дал Солоневич на страницах своей книги «Россия в концлагере» исключительно точна (я рекомендую прочесть эту книгу всем, кто полагает, что жизнь в СССР в ту пору была почти такой же, как в 1960— 1980-е годы, только чуть беднее).

Основу пирамиды составляла бесправная, голодная, сажаемая и расстреливаемая рабоче-крестьянская масса. У нее на плечах размещалась маленькая кучка партийной элиты. А между этими полярными группами располагалась прослойка, которую Солоневич метко назвал активом («приводной ремень к массам» или «твердой души прохвосты») — представители низов, стремящиеся пролезть в ряды элиты, и готовые ради этой цели на все.

«Нужно иметь в виду, что в среде „советской трудящейся массы“ жить действительно очень неуютно. Де-юре эта масса правит „первой в мире республикой трудящихся“, де-факто она является лишь объектом самых невероятных административных мероприятий, от которых она в течение 17 лет не может ни очухаться, ни поесть досыта. Поэтому тенденция вырваться из массы, попасть в какие-нибудь, хотя бы относительные верхи, выражена в СССР с исключительной резкостью» (Солоневич И.Л. Россия в концлагере. Минск, 2010, с. 111).

Главный путь «наверх» пролегал в области «общественно-административной активности», то есть в сфере управления. Но при этом был структурирован и сам «актив», в нем тоже существовали верхнее, среднее и низшее звенья. Низшую ступень актива составляли выходцы из простого народа, наиболее ретиво стремившиеся «из грязи в князи».

«Советская власть платить вообще не любит. Индивидуально ценный и во многих случаях практически трудно заменимый спец как-то пропитывается, и не голодает не воруя. Актив может не голодать только за счет воровства. Он и подворовывает, конечно, в нищенских советских масштабах, так, на фунт мяса и на бутылку водки, по такой примерно схеме: Ванька сидит председателем колхоза, Стёпка в милиции, Петька, скажем, в Госспирте. Ванька раскулачит мужицкую свинью и передаст ее милиции. Выходит как будто и легально: не себе же ее взял. Милицейский Стёпка эту свинью зарежет, часть отдаст на какие-нибудь мясозаготовки, чтобы потом, в случае какого-нибудь подсиживания, легче было отписаться, часть в воздаяние услуги даст тому же Ваньке, часть в чаянии дальнейших услуг препроводит Петьке.

Петька снабдит всю компанию водкой. Водка же будет извлечена из акта, в котором будет сказано, что на подводе Марксо-Ленинско-Сталинского колхоза означенная водка была перевозима со склада в магазин, причем в силу низкого качества оси, изготовленной Россельмашем, подвода опрокинулась, и водка — поминай, как звали. Акт будет подписан председателем колхоза, старшим милицейским и заведующим Марксо-Ленинско-Сталинским отделением Госспирта. Пойди потом, разберись.

Да и разбираться-то никто не будет. Местное население будет молчать, воды в рот набравши. Ибо, ежели кто-нибудь донесет на Петьку в ГПУ, то в этом ГПУ у Петьки может быть свой товарищ или, как в этом случае говорят, „корешок“. Петьку-то, может и вышлют в концлагерь, но зато и оставшиеся „корешки“, и те, кто прибудет на Петькино место, постараются с возможным автором разоблачения расправиться так, чтобы уж окончательно никому повадно не было портить очередную активистскую выпивку» (Там же, с. 119–120).

«Руководитель районного звена».

Вот эти-то ваньки-стёпки-петьки и кинулись в леса при появлении немцев. Деваться им было больше некуда: в Москве ванькам и петькам рассчитывать было не на что, а на местах их ждала неминуемая гибель. Сограждане охотно «сдавали» их оккупантам. А «комиссарам» грозила гибель от рук немцев. Вот и получается, что лес становился единственным вариантом продолжения карьеры в качестве советского активиста, на сей раз активиста партизанского.

Облик знаменитого С.А. Ковпака, по свидетельствам его земляков (а не по официальной биографии) был типичным для «активиста», описанного Солоневичем:

«Сидор Артемьевич Ковпак. (…) По национальности он — неизвестная тёмная личность. Газеты называли его „украинским батькой“, но он не говорил, не читал и не писал по-украински. Говорили, что он — цыган. Был безграмотен, груб, мстителен — классический тип советского активиста. Разговорная речь — газетный партийный пропагандный язык, полный штампов, канцелярита, демагогии. (…) Кроме партбилета и особого учета в НКВД, ничего не заслужил. (Захваченный немцами адъютант генерал-полковника госбезопасности Строкача капитан А.К. Русанов на допросе прямо заявил, что Ковпак вообще неграмотен).