К вечеру, отработав всех, более или менее, доверенных сотрудниц Софьи, я окончательно уверился, что «Москвич» был направлен на нее рукой, которая обретается на мясокомбинате. Или в непосредственной к нему близости. Теперь надо сесть и не торопясь продумать все свои последующие шаги. И думать следует очень обстоятельно, ибо шаги эти, все до одного предусмотрены уголовным кодексом РСФСР. И санкции, по которым придется за них отвечать, если попадусь, суровы. Вплоть до высшей меры суровы.

Теперь надо ехать к отцу Софьи. Пока загружал себя интенсивной работой, было хоть и немного, но легче. Теперь же я вполне искренне сожалел, что это мое осознанное бытие не закончилось в том овраге среди обломков самолета.

Дверь мне открыла сонина тетка. Сейчас она не выглядела демоном революции. Передо мной стояла маленькая потерянная старушка. Было заметно, что она еще совсем недавно долго и сильно плакала. Глаза красные, а лицо, прежде сморщенное, было распухшим. Но Пана Борисовна все-таки была железная женщина, к моему приходу она уже держала себя в руках.

— Сережа пришел, — тусклым голосом произнесла она вглубь квартиры. — Проходи! — Левенштейн пропустила меня в коридор и не закрыв входной двери двинулась в зал. — Ты не разувайся, — не оборачиваясь произнесла она.

Закрыв дверь, я все-же разулся и направился следом. В комнате, за тем самым столом, который еще совсем недавно, недели две-три назад, был полон яств, сидел Лев Борисович. На столе стояла ополовиненная бутылка водки, две стопки и тарелка с нетронутыми бутербродами. И полная пепельница окурков «Беломора». А еще стоял портрет Софьи. На нем не было черной полосы. Видимо, ни отец, ни тетка так и не решились ее прикрепить. Им наверное как и мне не хотелось верить, что еще сегодняшним утром, молодая, здоровая и красивая Соня, сейчас уже не живая. И, что она никогда теперь не придет, не засмеется, и не обнимет их. И меня она тоже уже не обнимет.

Пана Борисовна поставила передо мной стопку, а профессор, вытащив из коробки папиросу и, по-мужицки смяв мундштук, прикурил ее. Глубоко затянувшись и выпустив клуб дыма, он разлил водку, и никого не ожидая, одним глотком молча выпил.

Проглотив содержимое своей склянки, я тут же налил себе еще. Выпил и только после этого начал говорить. Я рассказал им все. И по мере того, как я избавлялся от царапающих душу слов, становилось немного легче. Нет, горя не убавилось и чувство вины перед сидящими передо мной людьми тоже никуда не делось. И застывшая улыбка Сони по-прежнему была перед глазами. Однако свинцовой тяжести на душе убавилось.

— Уходи! — глухо выдохнул вцепившийся обеими руками в стол Лишневский.

Пана Борисовна сидела застывшим божком и казалось, что она ничего не слышит. Было непонятно, а слышала ли она то, что я говорил. Я встал из-за стола, молча вышел в коридор и обувшись, затворил за собой дверь.

От дома сонькиного отца я шел, не видя и не разбирая дороги. С неосознанным удивлением и впервые за последние несколько часов ощущая внутри себя какое-то облегчение. Понимая, что своим рассказом я нажил себе справедливо ненавидящих меня кровных врагов, я ничуть не сожалел о содеянном. В душе появилось ощущение, будто я только-что испил немалую свою часть из горькой чаши расплаты. Оставшуюся горечь придется допивать все отпущенное мне время. Теперь оставалось не самое трудное, хоть и не менее важное. Нужно было найти и покарать убийц моей Сони.

Оглядевшись, я развернулся и зашагал на остановку общественного транспорта. Можно было особо не торопиться, мой друг Нагаев сегодня дежурит до завтрашнего утра.

Разговаривать в стенах РОВД я не стал и вызвал своего, теперь самого близкого, человека на улицу.

— Я все понял, Серега! И я готов! — Вова согласился с моими доводами сразу. — Только зачем нам Локтионов? У тебя же есть Толик. Тем более, что он уже проверенный и давно в этой теме! Мало будет Еникеева, можно Мишу привлечь, он тоже себя неплохо показал.

На первый дилетантский взгляд, мой друг и напарник был прав. Но, только на первый. На самом деле, я понимал, что другом сейчас движет комплекс подчиненного. Не хотелось ему идти на преступление со своим начальником. На тяжкое преступление. Сеанс психологии сейчас был неуместен, объяснять другу его неправоту нужно было на уровне колбасных обрезков. Быстро и аргументированно. И о настоящей проверке на вшивость мой товарищ имеет пока еще очень наивное представление..

— Как силовое обеспечение, согласен. Но, Вова, ты просто подумай, что будет, если что-то выйдет из-под контроля и нас прихватят? Вероятность того, что поплывет Локтионов существенно меньше. Он знает нашу кухню и расколоть его, в отличие от Толика и Миши, хрен получится. Да и кто там есть, чтобы смогли расколоть старшего опера областного Угла? Пусть, даже и бывшего? И потом, ты не забывай, что Михалыч заинтересован гораздо больше, чем Еникеев с Мишей. Он хорошо понимает, что мы с ним следующие после Софьи! Если не закроем этот вопрос до того, как до нас доберутся комбинатовские упыри.

Вова напряженно внимал моим доводом. А у меня зрело ощущение, что, согласившись сразу, он только сейчас начинал осознавать, на что подписался. Пользоваться его опрометчивостью я не собирался, слишком большие ставки были на кону. То, что я намеревался проделать, а, вернее сказать, совершить, не подразумевало каких-либо неоднозначных сомнений или колебаний. И, если Вова погорячился, согласившись в самом начале, то будет лучше, если он отойдет сейчас, до того, как мясорубка начнет проворачиваться.

Обратив внимание на то, что я замолчал и пристально его разглядываю, Нагаев дернулся. Какое-то время он смотрел мне в глаза, пытаясь что-то для себя понять. Я еще подумал, что это хорошо, что он сейчас не суетится и думает.

— Не гони, Серега, не подведу, с тобой я! — обыденно и без пафоса присягнул мой друг, вполне успев прикинуть на свою долю пятнашку. Это, как минимум. А то и невозвратную вышку.

Постаравшись не показать, насколько был напряжен, я очень тихо выдохнул.

— На сколько у тебя билеты? — поинтересовался я о времени отбытия из города семейства Нагаевых.

— В четыре утра понедельника. У нас все купе выкуплено на четверых.

— Это хорошо. Через три с половиной часа будет большая станция, там и отстанешь. В город вернешься на частнике. Ты только на самом вокзале не садись, пройди в город, время как раз будет пиковое, народу и машин много. И запомни, Вова, ты такси не бери, это важно! — инструктировал я друга.

К моей тихой радости, мой соратник не хорохорился и не перебивал меня. Он сосредоточенно слушал. Слушал и кивал головой, старательно запоминая сказанное мной.

— И еще, Володь, ни под каким видом, ни даже намеком не дай понять своим, что от поезда отстанешь планово. Я все понимаю, волноваться мать со Светой будут всерьез. Но даже, если дойдет до корвалола, все равно дешевле будет им не знать, что отстанешь ты умышленно. Не дай бог, если, что-то пойдет не так, колоть их будут такие зубры, что устоять у них шансов не будет. Ни одного! А тогда всем нам кирдык! Ты меня понял? — я взял Вову за плечо и слегка встряхнул.

— Понял я, понял, как ты сказал, так и сделаю! — Нагаев был внимателен и сосредоточен.

— Ну вот и хорошо! Ты давай дежурь, а я завтра с утра выловлю Локтионова, посмотрим, что он скажет. Полагаю, что согласится, деваться-то ему с этой подводной лодки некуда.

Попрощавшись, я уже было направился в сторону остановки, когда Вова меня окликнул. Подойдя ко мне быстрым шагом, он почему-то замялся.

— Тут это.. Забыл. Короче, в суде я сегодня был. Липатникова с учебы вернулась, она просила тебя позвонить ей, — сообщив мне новость, друг развернулся и зашагал обратно.

Пожав плечами и почти не задумавшись об услышанном, я продолжил путь к остановке. Мне предстояло за сутки осмыслить сложившуюся объективную реальность и разработать многоходовое оперативное мероприятие. А, если не лукавить перед самим собой и называть вещи своими именами, многоэпизодное преступление.