Он замолчал, вне себя от ярости.

— Простите, я не знаю Троулера.

— Если вы не знаете Расти, значит, и о детке вы не больно много знаете. Паршиво, — сказал он и прищелкнул языком. — Я-то думал, что вы сможете на нее повлиять. Образумите, пока не поздно.

— Но, по вашим словам, уже поздно.

Он выпустил кольцо дыма, дал ему растаять и только тогда улыбнулся; улыбка изменила его лицо — в нем появилось что-то кроткое.

— Я еще могу устроить, чтобы ее сняли. Точно вам говорю, — сказал он, и теперь это звучало искренне. — Я в самом деле ее люблю.

— Про что ты тут сплетничаешь, О. Д.? — Холли, кое-как завернутая в полотенце, зашлепала по комнате, оставляя на полу мокрые следы.

— Да все про то же. Что ты тронутая.

— Фред уже знает.

— Зато ты не знаешь.

— Зажги мне сигарету, милый, — сказала она, стащив с головы купальную шапочку и встряхивая волосами. — Это я не тебе, О. Д. Ты зануда. Вечно брюзжишь.

Она подхватила кота и закинула себе на плечо. Он уселся там, балансируя, как птица на жердочке, передние лапы зарылись в ее волосы, будто в моток шерсти; но при всех своих добродушных повадках это был мрачный кот с разбойничьей мордой; одного глаза у него не было, а другой горел злодейским огнем.

— О. Д. — зануда, — сказала она, беря сигарету, которую я ей раскурил. — Но знает уйму телефонных номеров. О. Д., какой телефон у Дэвида Сэлзника?

— Отстань.

— Я не шучу, милый. Я хочу, чтобы ты позвонил ему и рассказал, какой гении наш Фред. Он написал кучу прекрасных рассказов. Ладно, Фред, не красней, не ты ведь говоришь, что ты гений, а я. Слышишь, О. Д.? Что ты можешь сделать, чтобы Фред разбогател?

— Позволь уж нам самим об этом договориться.

— Помни, — сказала она уходя, — я его агент. И еще одно: когда позову, приходи, застегнешь мне молнию. А если кто постучится — открой.

Стучались без конца. За пятнадцать минут комната набилась мужчинами; некоторые были в военной форме. Я приметил двух морских офицеров и одного полковника авиации; но они терялись в толпе седеющих пришельцев уже непризывного возраста. Компания собралась самая разношерстная, если не считать того, что все тут были немолоды; гости чувствовали себя чужими среди чужих и, входя, старались скрыть свое разочарование при виде других гостей. Как будто хозяйка раздавала приглашения, шатаясь по барам — а может, так оно и было в самом деле. Но, войдя, гости скоро переставали хмуриться и безропотно включались в разговор, особенно О. Д. Берман — он живо кинулся в самую гущу люден, явно не желая обсуждать мое голливудское будущее.

Я остался один у книжных полок; из книг больше половины было о лошадях, а остальные — о бейсболе. Прикинувшись, что я поглощен «Достоинствами лошадей и как в них разбираться», я смог беспрепятственно разглядывать друзей Холли.

Вскоре один из них привлек мое внимание. Это был средних лет младенец, так и не успевший расстаться с детским жирком, хотя умелому портному почти удалось замаскировать пухлую попку, по которой очень хотелось шлепнуть. Его круглое, как блин, лицо с мелкими чертами было девственно, не тронуто временем, губы сложены бантиком и капризно надуты, словно он вот-вот завопит и захнычет, и весь он был какой-то бескостный — казалось, он родился и потом не рос, а распухал, как воздушный шар, без единой морщинки. Но выделялся он не внешностью — хорошо сохранившиеся младенцы не такая уж редкость, — а скорее поведением, потому что вел себя так, словно это он был хозяином вечера: как неутомимый осьминог, сбивал мартини, знакомил людей, снимал и ставил пластинки. Справедливости ради надо сказать, что действиями его в основном руководила хозяйка: «Расти, пожалуйста. Расти, будь любезен». Если он ее и любил, то ревности своей волн не давал. Ревнивец, наверно, вышел бы из себя, наблюдая, как она порхает по комнате, держа кота в одной руке, а другой поправляя галстуки и снимая с лацканов пушинки; медаль полковника авиации она отшлифовала прямо до блеска.

Имя этого человека было Резерфорд (Расти) Троулер. В 1908 году он потерял обоих родителей — отец пал жертвой анархиста, мать не пережила удара, — и это двойное несчастье сделало Расти сиротой, миллионером и знаменитостью в возрасте пяти лет. С тех пор его имя не сходило со страниц воскресных газет и прогремело с особенной силой, когда он, будучи еще школьником, подвел опекуна-крестного под арест по обвинению в содомии. Затем бульварные газеты кормились его женитьбами и разводами. Его первая жена, отсудив алименты, вышла замуж за главу какой-то секты. О второй жене сведений нет, зато третья возбудила в штате Нью-Йорк дело о разводе, дав массу захватывающих показаний. С четвертой миссис Троулер он развелся сам, обвинив ее в том, что она подняла на борту его яхты мятеж, в результате чего он был высажен на островах Драй Тортугас. С тех пор он оставался холостяком, хотя перед войной, кажется, сватался к Юнити Митфорд; ходили слухи, что он послал ей телеграмму с предложением выйти замуж за него, если она не выйдет за Гитлера. Это и дало Винчелу основание называть его нацистом — впрочем, как и тот факт, что Троулер исправно посещал слеты в Йорквилле.

Все эти сведения я прочел в «Путеводителе по бейсболу», который служил Холли еще и альбомом для вырезок. Между страницами были вложены статьи из воскресных газет и вырезки со светской скандальной хроникой. «В толпе уединясь, — Расти Троулер и Холли Голайтли на премьере „Прикосновения Венеры“».

Холли подошла сзади и застала меня за чтением: «Мисс Холли Голайтли из бостонских Голайтли превращает каждый день стопроцентного миллионера Расти Троулера в праздник».

— Радуешься моей популярности или просто болеешь за бейсбол? — сказала она, заглядывая через плечо и поправляя темные очки.

Я спросил:

— Какая сегодня сводка погоды?

Она подмигнула мне, но без всякого юмора: это было предостережением.

— Лошадей я обожаю, зато бейсбол терпеть не могу. — Что-то в ее тоне приказывало, чтобы я выкинул из головы Салли Томато. — Ненавижу слушать бейсбольные репортажи, но приходится — для общего развития. У мужчин ведь мало тем для разговора. Если не бейсбол — значит, лошади. А уж если мужчину не волнует ни то, ни другое, тогда плохи мои дела — его и женщины не волнуют. До чего вы договорились с О. Д.?

— Расстались по обоюдному согласию.

— Это шанс для тебя, можешь мне поверить.

— Я верю. Только шанс ли я для него — вот вопрос.

Она настаивала:

— Ступай и постарайся его убедить, что он не такой уж комичный. Он тебе действительно может помочь, Фред.

— Ты-то сама не воспользовалась его помощью. — Она посмотрела на меня с недоумением, и я сказал: — «Повесть о докторе Вэсле».

— А, опять завел старую песню, — сказала она и бросила через комнату растроганный взгляд на Бермана. — Но он по-своему прав. Я, наверно, должна чувствовать себя виноватой. Не потому, что они дали бы мне роль, и не потому, что я бы справилась. Они бы не дали, да и я бы не справилась. Если я и чувствую вину, то только потому, что морочила ему голову, а себя я не обманывала ни минуты. Просто тянула время, чтобы пообтесаться немножко. Я ведь точно знала, что не стану звездой. Это слишком трудно, а если у тебя есть мозги, то еще и противно. Комплекса неполноценности мне не хватает; это только думают, что у звезды должно быть большое, жирное «Я», а на самом деле как раз этого ей и не положено. Не думай, что я не хочу разбогатеть или стать знаменитой. Это очень даже входит в мои планы, когда-нибудь, даст бог, я до этого дорвусь, но только пусть мое «Я» останется при мне. Я хочу быть собой, когда в одно прекрасное утро проснусь и пойду завтракать к Тиффани. Тебе нужно выпить, — сказала она, заметив, что в руках у меня пусто. — Расти! Будь любезен, принеси моему другу бокал. — Кот все еще сидел у нее на руках. — Бедняга, — сказала она, почесывая ему за ухом, — бедняга ты безымянный. Неудобно, что у него нет имени. Но я не имею права дать ему имя; придется ему подождать настоящего хозяина. А мы с ним просто повстречались однажды у реки, мы друг другу никто: он сам по себе, я — сама по себе. Не хочу ничем обзаводиться, пока не буду уверена, что нашла свое место. Я еще не знаю, где оно. Но на что оно похоже, знаю. — Она улыбнулась и спустила кота на пол. — На Тиффани, — сказала она. — Не из-за драгоценностей, я их в грош не ставлю. Кроме бриллиантов. Но это дешевка — носить бриллианты, пока тебе нет сорока. И даже в сорок рискованно. По-настоящему они выглядят только на старухах. Вроде Марии Успенской. Морщины и кости, седые волосы и бриллианты, — а мне ждать некогда. Но я не из-за этого помираю по Тиффани. Слушай, бывают у тебя дни, когда ты на стенку лезешь?