— Ну, если опять начинаешь рисовать, я пошел, — сказал Роджер. — Сделай одну, и хватит. Все равно все одинаковые… Забрать, что осталось после ужина?

— Я еще не ужинала.

— Разве отец не притащил тебе поднос?

— Нет.

Роджер ухмыльнулся.

— Твоя мать велела ему выполнять обязанности хорошего отца.

— Он не приходил.

— Узнаю своего старика, — сказал Роджер. — Все на свете забывает.

Он спустился вниз, прошел через кухню в заднюю часть дома, где когда-то была маслодельня, а теперь бильярдная комната, остановился у двери, прислушался. Изнутри доносился стук костяных шаров.

Роджер открыл дверь. В полутьме отец играл сам с собою в «снукер». Поднос с ужином для Элисон стоял на сиденье кресла.

— Привет, папа, — сказал Роджер.

— Добрый вечер.

— Зажечь лампу?

— Не надо. Я так просто — катаю шары.

Роджер присел на край стула. Отец ходил вокруг бильярдного стола, ловко укладывая шары в лузы, а со стен, из стеклянных ящиков, на него глядели глаза соколов и сарычей, лис и барсуков, куниц и выдр.

— Не мешают они играть? — спросил Роджер, кивая на все эти чучела.

— Как тебе сказать? Немножко.

— Здесь была маслодельня, пап?

— Или сыроварня, точно не знаю, — сказал отец.

— Гвин что-то говорил мне. Он считает, что раньше здесь тоже был жилой дом, большой такой, где вся семья жила вместе.

— Черт! — воскликнул отец. — Промахнулся. — Он выпрямился, стал натирать кий мелом. — Да, странноватый дом какой-то, — добавил он.

— Одного не понимаю, — сказал Роджер. — Зачем было покрывать старинные стены известкой? Не только снаружи, но и внутри. Вон, гляди!

Он показал на некрасивое прямоугольное пятно возне двери.

— Я в своей жизни видел помещения и похуже, — сказал отец. — Особенно когда только начинал работать. Серые известковые стены, пятнадцатисвечовые лампы. Как в жуткой пещере.

— Но здесь-то не пещера, а вон какой домина! К чему такая заплата?

— Может, сырость?

— Ну да, стены толщиной около метра.

— Может, все-таки протекло? Между балками, — лениво предположил отец. Его не очень интересовала эта тема.

— Когда? Сегодня утром пятна еще не было!

— Откуда ты знаешь, Роджер?

— Точно не было, — повторил тот. — Я учил Гвина играть на бильярде. И никаких трещин и мокрых пятен в стенах не было.

— Не было, а теперь есть, — сказал отец нетерпеливо. — Уже темнеет. Помоги мне собрать.

Они уложили шары в кожаный мешок, водрузили кий на подставку, натянули на бильярдный стол покрывало от пыли.

— Не хочешь, чтобы я отнес Эли ее ужин? — спросил Роджер.

— Да… Ох, то есть нет… Это должен был сделать я. Маргарет сказала мне отнести. Она немного расстроена после этого скандала.

— А как Нэнси?

— Просто невозможна, когда заведется! Но думаю, мы справимся. Говорят, после сильной горячки человек надолго успокаивается… Она совсем взбесилась из-за каких-то тарелок — я не понял толком, о чем речь… Нет, нет, сейчас я сам пойду и поболтаю со старушкой Эли. Как она там?..

Эдисон заканчивала вырезать последнюю сову, когда раздались шаги на лестнице, и в комнату вошел ее приемный отец с подносом. К этому времени она уже поставила взятые с чердака тарелки на каминную полку, а многочисленных бумажных сов посадила, как на насест, по разным углам. Клайв Брэдли толкнул дверь плечом и, пятясь, вошел в комнату.

— Подкормись! — крикнул он. — Извини, что так поздно.

— Спасибо, Клайв, — сказала Элисон. — Что принес?

— Лучший диетический салат имени Нэнси под диетическим майонезом. — Он водрузил поднос возле постели и зажег лампу. — Послушай, какие у тебя славные картинки! Что это?

— Совы. Я сама сделала.

— Очень милые.

— Я тоже так думаю.

— А как у тебя твой… твои желудочные боли?

— Почти прошли, спасибо.

— Завтра будешь на ногах, я уверен.

— Что вы делали сегодня, ты и мама? Опять рыбачили?

— Только ничего не поймали. Зря промочили сапоги. Старый Полу… как его?..

— …бекон, — подсказала Элисон.

— Вот-вот, он говорит, что знает такую заводь, где все время клюет.

— Ручаюсь, он не показал это место.

— Пока нет. Надеюсь, соизволит.

— Ты пришел отругать меня за Нэнси? — спросила Элисон.

— Что? Нет, я…

— Не понимаю, чего она разъярилась, — продолжала Элисон. — И какое это имеет к ней отношение? Гвин случайно нашел на чердаке какие-то тарелки, а Нэнси устроила такой тарарам… Это ведь даже не ее дом.

— Да, конечно… Нэнси… Она немного…

— Напустилась на меня, как настоящий берсеркер!.. Это такой древнескандинавский витязь, ты знаешь.

— Все верно. Вылила на нас целое ведро жалоб, когда мы с мамой вернулись. Мама очень расстроилась. Она говорит, ты не должна… э… обращать внимание.

— Но ведь это наш дом, разве нет?

— Да, конечно.

— Тогда чего она?

— Подумай и о матери, — сказал Клайв. — Не так-то легко найти прислугу на целое лето. Если Нэнси уйдет, мы вряд ли найдем ей замену, и твоей маме придется вместо отдыха взвалить все хозяйство на себя. А мы ведь впервые проводим лето так… э… все вместе… как одна семья… Ты понимаешь меня, Эли?

— Да, Клайв.

— Ну и прекрасно. Будь умной девочкой и ешь свой ужин… Эй, что такое? Похоже, тут целый полк мышей на чердаке?

— Не жди, пока я поем, Клайв. Мне не очень хочется. Я, наверно, поужинаю позже, а посуду принесу утром. Передай маме, чтобы не беспокоилась.

— Умница. Ну, я пошел…

— …А в комнате такой холод! — рассказывал Роджер. — Как будто гуляет сильный ветер. Но хуже всего шум. Потолок прямо ходуном ходил! Вокруг кровати Эли такой скрежет!.. От стены шел, даже от подноса с едой. Как будто скребли по железному… Ты тоже слышал, когда забрался на чердак?

— Не так сильно, — ответил Гвин. — Но Эли говорила, что звуки делаются все громче… Ну и что ты потом?

— Окликнул ее, но она крепко спала, и я не стал будить.

— В какое время это было, не заметил?

— Около часа ночи. Я не мог уснуть и слушал все звуки в доме… Подумал, может, Элисон разболелась совсем или что-то неладно в комнате. Я и поднялся туда.

— Но все-таки шум с чердака шел? Как считаешь? — По-моему, да. Словно кто-то когти точил о стропила или пытался вылезти наружу. В общем, не очень приятно.

— Не думаешь теперь, что это крысы?

— Не знаю, что думать, — ответил Роджер. — Больно громко было.

— Очень-очень?

— Да уж, порядочно.

— Так что же это все-таки?

— Ума не приложу! — сказал Роджер.

Они помолчали.

— Как Эли сегодня? — спросил Гвин.

— Была ничего во время завтрака. Говорит, ослабла немного, хотя на ногах держится крепко. Не падает.

— А сейчас?

— Что «сейчас»?

— Где она?

— Сказала, должна найти свои рисунки. Опять они куда-то девались. Совсем съехала с шариков из-за этих сов!

— Которые на тарелках?

— Ну да. Которые она срисовала, а потом вырезала из бумаги… Не знаешь, как попали на чердак тарелки?

— Мать ничего не хочет говорить, — ответил Гвин. — Ни единого слова. Как будто жуткая тайна какая-то. Или боится чего. На Элисон зуб точит. Бухтит, как самый настоящий валлийский националист!..

— Элисон говорит, что не стирала рисунок с тарелки, — сказал вдруг Роджер.

— Пусть расскажет кому-нибудь другому!

— Я тоже так говорил. Но она клянется!

— Пусть кого другого берет на пушку!

— Слушай, — сказал Роджер. — Я ведь потом достал еще тарелок с чердака. Когда зашел ночью в комнату Эли, они стояли на каминной полке.

— Ну и что?

— Рисунка на них не было!..

— Ты тоже увидел? — раздался голос от дверей бильярдной, где они разговаривали. Это была Элисон. — Я как раз хотела рассказать вам об этом. И показать.

Она протянула две чистые тарелки.

— Да, — произнес Гвин после долгого молчания. — Интересные делишки происходят в этом доме. Или мы все вместе немножко того?