− В таком случае, − ответил Валум, − он получит твою голову отдельно от туловища. В твоих интересах, чтобы этот договор состоялся.

   − Смерть меня не страшит, − вздернула подбородок непокорная.

  Валум хмыкнул. Не зря ее прозвали Бесстрашной.

   − Возможно, она испугает твоего отца, − возразил он, а затем махнул солдату: − увидите.

   Дейдра не позволила теплокровному вновь дотронуться до себя. Хватит с нее одного прикосновения. Она все еще ощущала тепло в том месте, где его пальцы встретились с ее кожей. Отвратительное чувство. Кожа людей обжигала как огонь, причиняла боль. Ведь температура их тел намного выше температуры морейцев.

    Она сама пошла в указанном направлении и вернулась в комнату, где ее держали до этого. В такую же отвратительную, как и все прочие помещения этого дома. Хуже всего были окна, через которые проникал солнечный свет. Его Дейдра ненавидела даже сильнее огня и теплокровных.

   Она подкралась к окну, избегая полосы света, и задернула занавесь. Комната погрузилась в полумрак, но и он был чересчур светел по сравнение с темнотой, царящей в ее родном доме.

    Дейдра села на кровать и закрыла лицо руками. Никогда прежде она не плакала, но сейчас несколько непрошеных слезинок скатились из глаз и точно маленькие льдинки упали на толстый ворс ковра. Она плакала не от страха перед смертью. Тут она не солгала − смерть ее не пугала. Дейдра плакала от унижения.

    Она – гордая и непобедимая − угодила в ловушку. Лучше было погибнуть на поле боя, чем запятнать себя позором. Теплокровным не понять: для нее нет пути назад. Ей никогда не вернуться домой. Морейцы не прощают слабости, даже если ты единственная дочь владыки. «Нет, не так», − поправила она себя. − «Особенно если ты единственная дочь владыки».

  Джеймс быстро приноровился к удобствам камеры, а точнее к их полному отсутствию. Жизнь с матерью в тесной коморке при кузнице едва ли была комфортнее. Похлебка, которой кормили заключенных, показалась ему вкуснее той, что он ел дома. В целом заточение было не так уж паршиво, если бы не сосед по камере.

   Элай развлекался тем, что ловил крыс и натравливал их друг на друга, устраивая бои. Еще он любил доводить охранника, за что был пару раз бит и Джеймс с ним заодно. Поэтому новость, что суд состоится завтра пополудни, Джеймс воспринял с облегчением. Нет ничего хуже долгого ожидания. Правда, ночью он не сомкнул глаз. Все думал о том, как сложилась его судьба. Неделю назад он грезил, что разбогатеет, и они с мамой заживут в свое удовольствие. А теперь прах матери развеян над зимним лесом, а его самого скоро повесят. Джеймс не строил иллюзий насчет себя. Жители деревни давно точили на него зуб. Они не упустят шанса избавиться от него раз и навсегда.

   − Хватит ворочаться, − Элай пнул его. − Не то отправишься спать на голый пол.

  В отличие от Джеймса Элай всегда спал как младенец и храпел при этом как медведь.

   − Возможно, это моя последняя ночь, − сказал Джеймс. − Не хочу тратить ее на сон.

   − Что ж, − Элай повернулся к нему спиной, − по крайней мере, я снова буду спать один.

   Но утром, когда солдаты пришли за Джеймсом, она захватили и Элая. Деревенский глава решил не созывать людей для суда дважды, а сразу покончить с обоими.

   Сокамерников вывели на площадь перед каменным домом. Под ночным небом, усыпанном звездами, собрались все жители деревни. Дети и те были здесь. Ждали зрелища.

   Суды в деревне проходили быстро. Последнее слово было за деревенским главой, и в этот раз все, включая обвиняемого, знали, каким оно будет. Конечно, заслушали свидетелей. Например, дубильщика кожи, который видел, как снежный отпустил Джеймса. Еще несколько селян наблюдали, как он выходил из леса в тот роковой день. Благодаря показаниям и происхождению его признали шпионом снежных. Робкие попытки оправдаться никто не слушал. Деревенский глава с облегчением в голосе, точно избавлялся от мусора, приговорил Джеймса к смертной казни через повешение.

   Пока готовили веревку: завязывали узел, перекидывали через балку над главным входом в каменный дом, суд рассмотрел дело Элая. И хотя его грехи, по мнению Джеймса, были куда тяжелее − он ограбил экипаж и убил человека − вместо того, чтобы повесить убийцу рядом с ним, деревенский глаза велел отправить его в столицу, где Элай разыскивался по подозрению еще в нескольких преступлениях.

   Толпа, молча внимающая судебному процессу, заволновалась, едва дело дошло до исполнения приговора. В деревенской жизни, лишенной забав, казнь шла за развлечение. Пару раз Джеймс видел, как вешают преступников, и примерно знал, чего ожидать. Его поставят под балкой, накинут петлю на шею, несколько крепких мужчин ухватятся за другой конец веревки и потянут ее на себя до тех пор, пока его ноги не оторвутся от земли. Они будут держать веревку, покуда он дышит, а после отпустят, и его бездыханное тело упадет в сугроб. Медленная и мучительная смерть.

    Джеймс ощутил тугую петлю на шее. Веревка обхватила горло подобно змее и царапала кожу как наждачная бумага. Она натянулась, и он привстал на носки. Запрокинул голову, взглянул на звезды. Такие холодные, такие далекие, равнодушные к людским страданиям. Вздохнул в последний раз, а потом горло сдавило, и воздух перестал поступать в легкие.

   Ноги болтались в отчаянной попытке дотянуться до земли. Джеймс не отдавал отчет, что делает. Сквозь пелену, застившую глаза, он смотрел на толпу. Люди ждали его смерти, как будто она могла облегчить их горе, не понимая, что лишь причиняют новые страдания.

   Сознание гасло подобно затухающей свече. В последний миг Джеймс заметил, как кто-то прокладывает путь сквозь толпу. Сразу за этим наступила тьма – чернее самой черной ночи.

   …Джеймс пришел в себя в снегу. Он кашлял, жадно ловя ртом воздух. В горле першило, на глаза навернулись слезы, но он был им рад. Они означали, что он по-прежнему жив.

   Он перебирал в уме причины чуда. Деревенский глава его помиловал? Вряд ли. Он был рад покончить с полукровкой. Веревка оборвалась? На его памяти такого не случалось. Веревки в деревне делали знатные, захочешь, не порвешь.

   − А ты фартовый. Впервые вижу, чтобы кому-то так свезло, − прозвучало у него над ухом.

   Джеймс приподнял голову – над ним склонился Элай.

  − Приехал гонец из столицы, − сказал вор, отвечая на его немой вопрос. − Велено доставить тебя в Эльфантину.

   − Зачем? − выдавил из себя Джеймс.

   − Мне не докладывали.

   Его подняли с колен и поволокли к зарешеченной повозке, в которой перевозили преступников. Джеймса и Элая затолкали внутрь, выставив словно зверей в клетке на всеобщее обозрение. Пока их везли по деревне, в повозку летели камни и снежки. Но снаряды отскакивали от решетки, и Джеймсу пришло в голову, что она не толпу защищает от них, а их от толпы.

    Вскоре повозка, запряженная тремя лошадьми, в сопровождении трех стражей из столицы и того самого гонца, что спас Джеймсу жизнь, покинула деревню. Колеса стучали о ледяной нарост вдоль дороги, повозка раскачивалась как люлька младенца. Джеймс впервые выехал за границы родной деревни. Не считая леса, он никуда не отлучался. Любопытство взяло верх над страхом, и он, вытянув шею, рассматривал окрестности. Но куда не глянь, повсюду была снежная пустыня. Унылый пейзаж: черное небо над головой, белый снег под ногами. На горизонте два цвета смешивались, как краски на палитре художника.

    Повозка продувалась со всех сторон. Северный ветер был беспощаден к заключенным. Но если Джеймс неплохо чувствовал себя в рубахе и кожаных брюках из-за родства со снежными, то Элай, одетый примерно также (на нем еще была кожаная куртка), промерз до костей. Чтобы спутник поменьше думал о холоде и, заснув, совсем не окоченел, Джеймс отвлекал его разговором.

   − Откуда ты родом? − спросил он первое, что пришло на ум.