– И что же было дальше? – живо поинтересовался я.

– Ох. – Троцкий опять снял очки и протер линзы. – Все почему-то обошлось. Бывшие белогвардейцы меня не тронули, сам не знаю, почему. Ведь я был их кровный враг.

Я посмотрел на Троцкого. Его глаза потухли, и было понятно, что все последующие годы прошли в тяжелых страданиях.

– Скажи, а ты был способен меня спасти?

– Не знаю. В тяжелые моменты делал все, что было в моих силах. Но мне мешала завышенная самооценка и неумение правильно оценивать противников в мирное время. После Гражданской войны у нас была самая мощная в мире армия. Но в мирное время содержать ее разоренной стране было трудно. Я хотел часть армии направить на трудовой фронт и создать так называемый военный коммунизм, но армия, созданная для войны, в мирных условиях оказалась мало эффективной для экономики. Поэтому и пришлось переходить на НЭП. Мог ли я спасти тебя? Наверное, мог. Но мы с Лениным поняли свои главные ошибки. Мы учились у Маркса. А он говорил, что социализм может победить только в высокоиндустриальной стране. Мы поторопили события и решили, что можно совершить революцию, и новая эпоха придет сама собой. Россия была аграрной страной, и здесь законы Маркса не действовали. Поняв это, Ленин отодвинул построение социализма на долгие годы вперед. Выступая на фронтах, я призывал людей воевать за новое светлое общество, и они мне верили. Но когда красноармейцы вернулись домой, увидели разруху, нищету и опять набирающую силу коммерсантов, в то время как заводы и фабрики останавливались, а рабочие голодали. И ради такого будущего они воевали? Получается, я их обманывал. Но понимал другое, что нужна сверхбыстрая индустриализация страны, иначе социализм мы еще долго не построим. Я даже знал, что нужно делать, у меня в голове созрел план развития страны на десять лет вперед…

– Лев, так все-таки, скажи, ты мог спасти меня?

Троцкий задумался.

– Не знаю, я привык работать в экстремальных условиях, возможно, смог, но чтобы тебя спасти, нужно было знать причину твоей болезни. Все-таки не до конца ее понял. Одно могу сказать: при мне фашисты просто не напали бы на тебя, и таких страшных потерь у народа не было бы. Это я знаю точно.

Дух Троцкого опять поплыл над родным селением. На его мужественном лице появились темные пятна боли – здесь после Гражданской войны жили его дети – Нина и Зина, их воспитывали бабушка и дедушка, родители Льва. В этом селении часто бывала его друг и мать дочерей Александра Соколовская. В тридцать седьмом году обеих дочерей арестовало НКВД – ни за что, просто потому, что это были дети Троцкого. Первую жену арестовывали несколько раз, всю жизнь она, старый революционер, моталась по ссылкам и тюрьмам советской власти, но и этого оказалось мало. В тридцать седьмом в возрасте шестидесяти шести лет ее расстреляли. За что? Только за то, что она была женой Троцкого.

Я смотрел, как удаляется от меня дух этого великого революционера, которому советская власть должна была ставить памятники за спасение. А как она обошлась со своим героем? С глубокой тоской провожал Троцкого, который не стал делиться со мной своей болью и страданиями. Он отошел в сторону, чтобы не портить мне и без того не лучшее настроение. «Как он все-таки одинок», – подумал я и, поднявшись в небо, присел на край облачка и поплыл дальше.

От долгих бесед устал и опять уснул. Мне приснились события начала тридцатых годов. Я иду по поволжской деревне, везде слышны крики мужчин, стоны женщин и плач детей. Люди в кожаных тужурках въезжают на подводе в очередной двор, соскакивают с телеги и начинают перерывать все. Ломают дверь амбара, врываются в дом. Интересно, что они делают? Подхожу ближе. Вот один из прибывших хватает одной рукой за грудки мужчину средних лет, отца семейства, а другой машет перед его лицом наганом.

– Где зерно? А ну говори!

Перепуганный хозяин дома машет головой.

– Нет у меня зерна! Нет!

Но человек в тужурке не успокаивается.

– Где зерно? – И приставляет наган к виску крестьянина.

– Нет, нет у нас зерна!

– Хорошо. А вот если найдем, тогда узнаешь, что с тобой будет.

Он отшвыривает хозяина дома и начинает рыться по всем углам. Где-то в сене натыкается по полмешка зерна.

– А это что?

Мужчина бросается на мешок.

– Не дам, это мое! Детям есть нечего! Они же с голоду помрут!

Гость начинает избивать хозяина, жена бросается на насильника, пытаясь защитить мужа. На шум подбегают еще трое сотрудников ОГПУ, они с силой отталкивают женщину в другой угол сарая.

– Ах, ты гадина!

Но женщина, обезумев, опять накидывается на чекистов, не контролируя свои действия, она знает только, что, если зерно заберут, дети не переживут эту зиму. Здоровые мужчины избивают хозяина, женщина со страшным воплем пытается вцепиться в полупустой мешок, но огромный чекист хватает ее за волосы и выволакивает из сарая. Она падает на промерзшую землю, от бессилия и страха начинает рвать на себе волосы. Сотрудники ОГПУ, забрав все, садятся на телегу, забрав с собой избитого до полусмерти и связанного по рукам и ногам хозяина дома. Телега выезжает за ворота, а во дворе на них с диким страхом смотрят маленькие детишки, оставшиеся теперь без отца и без хлеба. И я знаю их судьбу. Через два месяца они умрут. Их мать умрет раньше, отдавая ничтожные крохи еды детям. Обессиленные, они несколько дней не смогут похоронить ее, пока на шестой день женщины не подберут соседи и не закопают тут же в саду. Потом один за другим умрут и дети. Их тоже похоронят рядом с домом. Почти вся деревня не переживет эту зиму и весну.

Разве так можно поступать с людьми? Я возмущался, кричал, плакал и страшно страдал. Глядя на то, как умирают дети, женщины, мужчины, старики, а их последние запасы отнимают люди в кожаных куртках с каменными сердцами. В те годы от голодной смерти умерло несколько миллионов. Такова была цена индустриализации страны, ведь нужны были деньги для закупки оборудования фабрик и заводов. Новое оборудование закупалось за границей, а валюту можно было приобрести, только продавая за рубеж зерно. Сталин дал указание собрать как можно больше пшеницы и ржи. Потом началась коллективизация, которая серьезно подорвала сельское хозяйство. В то страшное для деревни время, сколько работящих крестьян, которые своим горбом добились благополучия, были арестованы и сосланы в Сибирь, как враги народа. Урожаи резко упали, и чтобы получить валюту, зерно просто отбирали у людей, оставляя их на мучительную, голодную смерть. Зато в городах шло массовое строительство гидроэлектростанций, крупных заводов и фабрик. Это был индустриальный рывок.

Я проснулся в холодном поту. Передо мной стояли глаза умирающих с голоду детей, безмолвно стоявших у тела своей матери. Такие страшные моменты бывают в истории! О них не принято говорить, но помнить об этих ужасах надо, ведь самое дорогое, что есть на земле, – это жизнь человека.

Только теперь я стал понимать, почему народ так равнодушно смотрел на мою гибель. В каждом человеке хранится частица его предков, и обиды прошлого всегда переходят в будущее через поколения. Так боль прошлого отдалась равнодушием народа ко мне. Но я не мог повлиять на поступки правителей и вождей, но и их поступки отразились на том, что я умер. Но нужно было признать ошибки, покаяться, и все можно было исправить?

Облако плыло над старинным городом, внизу виднелась городская ратуша. Я присмотрелся и вспомнил. Столица прекрасной Эстонии Таллинн. Старинный город. Как я любил гулять по его древним улочкам! Аккуратные домики, мощенные камнем тротуары, множество закоулков, большие сторожевые башни, окруженные могучими стенами. Любуясь стариной, попадаешь в другое историческое измерение, как будто ты попал в средневековье, еще немного, и из-за угла выйдет рыцарь в блестящих доспехах, поверх которых надет белый плащ, или выскочит ватага ребят в суконной одежде и деревянных башмаках.