Я обязана быть сильной. Тем более, напомнила я себе, что больше не голодаю и не подвергаюсь пыткам, обнаженная, лишенная света, свежего воздуха и нормального человеческого общения. Последнего у меня, возможно, нет и сейчас, но я ведь сама избрала свою участь.

Теперь внизу сидит вахтер Боб, а улицы этого огромного города полны потенциальных спасителей. Призрачные силуэты под моими окнами на Бродвее ходят за покупками, смеются, болтают, не зная, что наверху, за моим кухонным столом, оживает драма десятилетней давности. Я против себя самой, mano a mano [3].

Я взяла конверт и вынула тоненький лист бумаги. На ручку так сильно надавливали, что я могла на ощупь распознать буквы, как брайлевскую печать. Острый почерк, никаких круглых изгибов, никакой мягкости.

Он взялся за меня через несколько дней после исчезновения Дженнифер. Поначалу во мне еще теплилась надежда. Может, подруга все-таки сбежала и вызвала подмогу. Часы напролет я представляла себе, что она вырвалась на свободу и теперь находится где-то снаружи, вместе с вооруженными полицейскими, которые окружили дом. Я знала, насколько это маловероятно. Когда он в последний раз вытащил ее из ящика, заковал руки в цепи и надел на голову мешок, она едва смогла подняться по ступенькам. Но все же я надеялась.

На некоторое время он оставил меня наедине с моим воображением, и постепенно я поняла, что за стратегию он выбрал. Принося нам еду или воду, он украдкой улыбался мне, будто у нас с ним был какой-то общий секрет. Каждый день он давал мне чуть больше, чем остальным, словно премию. Кристин и Трейси стали смотреть на меня с подозрением. Их голоса звучали теперь натянуто.

Сначала я не испытывала ничего, кроме отвращения, но позже эта новая форма пытки посеяла в моем сознании интересную мысль, которая в итоге меня спасла.

Через два месяца, будто бы проявляя свое извращенное милосердие, он сказал, что Дженнифер мертва. Внутри меня тотчас же разверзлась пустота, словно на нашу подвальную диораму набросили черное покрывало. За три года Дженнифер не произнесла ни слова, а за последний я даже не видела ее лица, постоянно скрытого черным колпаком, но все же присутствие подруги поддерживало меня. Она все-таки находилась рядом, молчаливая, как божество.

Когда Трейси была наверху, а Кристин спала, я тихонько, чтобы никто не услышал, шептала Дженнифер слова утешения. Молитвы, размышления, воспоминания из нашей прежней жизни – все это устремлялось сквозь темноту к моей безмолвной богине, заточенной в ящик. Ее страдания намного превосходили мои собственные. Возможно, именно это дало мне силы бороться и в конце концов выжить.

Джек с нескрываемым удовольствием следил, как при новости о смерти Дженнифер мое лицо искажается от боли. Я пыталась скрыть это. Три года он использовал мою любовь к ней в качестве средства давления. В те редкие случаи, когда я сопротивлялась, не позволяя боли взять верх, он мог лишь пригрозить, что причинит подруге еще большие страдания. Полагаю, то же самое он проделывал и с ней, но я об этом так и не узнала, ведь после первой ночи мы больше не разговаривали. Дженнифер держали в ящике, связанной и с кляпом во рту. Единственное, чем она могла мне ответить, было постукивание по внутренней стороне ящика. Через пару месяцев прекратилось и оно.

Конечно же, мои мучения из-за Дженнифер не закончились с ее смертью. Джек об этом позаботился. Он любил рассказывать, как временами выкапывал ее – просто полюбоваться. Она была так прекрасна мертвой, что он желал лишь посмотреть, а ведь ему приходилось тратить не один час, извлекая тело из земли. Джек с явным удовольствием подчеркивал, что намеренно не тронул красивое личико Дженнифер, когда убивал ее. Именно оно красноречивее всего выражало ужас и одиночество заточения. Хрупкость, особая уязвимость сделали мою подругу его любимицей. Именно поэтому, как он сказал, в ящик попала она.

И вот я здесь, с письмом в руках. Прикасаюсь к чему-то, что трогал он, читаю то, что он написал. Расправив листок на столе, я приготовилась к встрече.

Дорогая моя Сара!

Мне бы очень хотелось, чтобы ты, как и я, прониклась тайной. Если бы ты только прочитала в Книжной комнате тот замечательный отрывок, начертанный в темноте внутренним взором.

На берегах озера, в долине возле океана, опасность молчаливая таилась, выжидала и нанесла удар. Если только наберешься ты храбрости, и сбросишь одежды, и войдешь со мной в воды священного моря, где нет ни слабости, ни печали, ни сожалений.

Сильвия поможет тебе. Она укажет путь. Она видела самые сокровенные глубины моей души. Я показал ей потайные уголки и закоулки своего прошлого. И она простила меня. Она открыла мне глаза и защитила от зла. Она ангел милосердия, освещающий темноту, наполняющий мое сердце не стыдом, а жаждой искупления.

Скоро, я чувствую это, мы воссоединимся. Я приду за тобой, и вместе мы пройдем сквозь долину смерти целыми и невредимыми.

Как апостолы, мы должны учиться. Мы должны сидеть у ног Мастера и учиться. Прислушайся к учениям, Сара. Прочти учения. Изучи.

Amor fati [4],

^Джек.

Я медленно перечитала письмо, целых пять раз, стараясь найти скрытый смысл. Поняла я одно: если его выпустят, он придет за мной.

Но в этом письме было еще кое-что, некая настойчивость, которой я не замечала в предыдущих посланиях. Подонок пытался сказать что-то новое. Возможно, он отправлял меня на охоту за призраками. Это было бы очень на него похоже. Но я не стану этого делать. Что-то сокрыто в этом послании. Нужно только понять что. Лишь разум может спасти меня.

Первый день в подвале оказался самым сложным, хотя наш похититель вниз не спускался. Все дело было в моем желании сориентироваться в мире, похожем на бред.

Подвал выглядел именно так, как и должно для подземной темницы, полной похищенных девушек: мрачный, пугающий, зловещий. Меня бросили на небольшой матрас с белой, довольно чистой простыней. Даже чище, чем белье в общежитии. Помещение было огромным, а по правую сторону уходила вверх крутая деревянная лестница, заканчивающаяся прочной металлической дверью. Через некоторое время я хорошо выучила скрип этих ступенек.

Стены нашей тюрьмы были грязно-серого цвета, пол из темного камня, а с потолка на проводе свисала лампочка. Ящик стоял слева от лестницы в небольшом отгороженном пространстве.

Рядом со мной спала Трейси, чье имя я узнала в тот день, чуть позже. Она тоже была прикована к стене, лицом к ступенькам. Когда я впервые увидела Трейси, свернувшуюся в клубок на полу возле стены, она показалась обманчиво слабой. Во сне она сильно хмурилась, бледное лицо невероятно искажалось, отросшая черная челка, когда-то крашеная, падала на глаза.

Между Трейси и стеной справа тянулся небольшой коридор. Со своего места я не могла увидеть, что там, но вскоре мне предстояло узнать, что Джек специально оборудовал в подвале примитивную уборную, где находился лишь унитаз и раковина. Нам предстояло соблюдать безупречную гигиену, используя лишь эти мизерные удобства.

Закованная в цепи Кристин лежала с правой стороны, примерно в пяти футах от ступенек. Она спала или, может быть, дремала на боку, ее конечности были странным образом скручены, будто вывихнуты. Спутанные светлые волосы падали на плечи. Неестественная поза и утонченные правильные черты лица делали ее похожей на фарфоровую куклу, с которой слишком жестоко поиграли, а потом выбросили.

Всех нас связывала единая увесистая цепь, длина которой менялась в зависимости от того, приковывали ли нас за запястье или щиколотку. Звенья размером дюйм на два были настолько ржавыми, что оставляли на коже ссадины, пока мы таскали цепь за собой. Стена слева пустовала, но я заметила на ней небольшое металлическое кольцо – место для еще одной жертвы, если наш похититель пожелает. О наступлении утра я узнала по тоненькой полоске света, пробивающегося между дощечками на единственном заколоченном окне.