– А вы уже дальше?

– Угадал. Кстати, мы распространяем не только лондонские издания, но и свои, русские.

– И я вам буду помогать?

– Если захочешь и не побоишься. Учти, это дело опасное. И ответственное. Попадешься – поставишь под удар, а то и погубишь других.

– Я храбрый! – выпятил Гошка грудь и тут же застыдился своего хвастовства. – Правда, не трус…

– Верю, мой милый. Ты это доказал в Каменке. Но помни, у настоящего революционера должны быть две непременные спутницы: смелость и осторожность, обе одинаково важные. Потеряй он любую из них – бесполезный и даже опасный человек для товарищей и единомышленников.

Так Гошка Яковлев, он же Кирилл Розанов, он же Букинист, он же… – впрочем, имен у него набралось со временем много, – оказался среди людей, которые о других думают больше, чем о себе, и собственные жизни не просто посвящают, а в самом прямом смысле отдают делу, которое им самим не сулит никакой выгоды, а, напротив, лишь труд, страдание, часто – смерть.

Гошка справлялся со своими новыми обязанностями легко, будто играючи. Помогали веселый, общительный характер и Сухаревская выучка. Придумали удобную, не вызывающую подозрения ширму. Ходит смышленый и бойкий мальчик из книжной лавки по дворам и домам, покупает бумажное старье, дешевые потрепанные книжки продает. Дело понятное, коммерческое, хоть и мелкое, но тут уж, как говорится, каждому свое: по Афоньке шапка. За день домов пятнадцать, а то и более обойдет. И в один-другой доставит пирожки с нелегальной начинкой, остальное – для отвода глаз. И как было сказано, не только лондонскими изданиями занимался Николай Иванович. Много недозволенных стихов ходило по рукам, иногда отпечатанных типографским способом, чаще литографированных. Их тоже мог получать свой, надежный человек в скромной лавочке Николая Ивановича или через Гошку. Плохо ли – конспект лекций по древнерусской литературе, а в середке стихотворение Плещеева или, того чище, революционная прокламация.

Новые друзья многому учили Гошку.

– Настоящий революционер должен знать больше и шире, нежели обыкновенный человек, – любил повторять Николай Иванович.

Услышав эту фразу впервые, Гошка спросил, ведь речь шла и о нем:

– А революционер – не обыкновенный человек?

– В известном смысле – да. Он тот инструмент, тот рычаг, с помощью которого история движется вперед. Обыкновенный человек думает о себе, о своих близких, о своем деле, науке, наконец. А революционер думает обо всех, о будущем своего народа, своей страны, всего человечества, о преобразовании общества на справедливых началах. Потому, с моей, по крайней мере, точки зрения, он не принадлежит себе и должен обладать огромной суммой знаний, чтобы найти один-единственный верный путь, по которому следует идти ему самому и вести за собой других.

Гошка любил разговаривать с Николаем Ивановичем. Другие – те, кто преподавал ему различные предметы: историю, математику, физику, – относились к нему несколько свысока или снисходительно, как учителя к ученику, знающему бесконечно меньше их самих. Николай Иванович не учил, не наставлял, а как бы делился своими знаниями с равным себе человеком. У него было неоценимое качество: Гошка не чувствовал себя при нем мальчишкой, – а точно таким же взрослым человеком, лишь несколько менее знающим, но наверстывающим упущенное, восполняющим пробелы своего образования.

За конспиративными делами и поручениями, учебой и исполнением обязанностей в книжной лавке – от этого Гошку никто не освобождал – время летело с ошеломляющей быстротой. Не успел оглянуться – нет дня, недели, месяца. Промелькнули и остаток лета, осень, наступила зима. Гошка не был посвящен во все то, что происходило в университете и городе. Но чувствовал, что обстановка накаляется, готовятся какие-то события.

Однажды Гошка отправился с обычным поручением по хорошо знакомому адресу. По обыкновению, вежливо поздоровался с дворником, для которого давным-давно была заготовлена версия о том, что он, по поручению бабушки, заходит осведомиться о здоровье ее племянника, своего двоюродного дяди. Однако вместо то, чтобы, как всегда, снять шапку и ответить на приветствие, дворник остановил Гошку:

– Осмелюсь спросить, как драгоценное здоровьице бабушки?

– Спасибо, хорошо! – ответил, сразу насторожившись, Гошка. Он, со слов Николая Ивановича, помнил, что каждый дворник обязан доносить в полицию обо всем, с его точки зрения, подозрительном. Мало того, и полиция и Третье отделение всячески – и, как правило, небезуспешно – старались завербовать дворников в свои осведомители. Ибо кто, как не дворник, знает всех, живущих в доме, и может, не привлекая ничьего внимания, следить за всеми, приходящими к жильцам.

– А вы с ней проживаете?

– Нет, с родителями, – ответил Гошка и, понимая, что дальнейшие расспросы ни к чему хорошему не приведут, добавил: – Извините, тороплюсь.

И нырнул в подъезд.

Он сразу же передал содержание необычного допроса человеку, к которому был послан.

– Дело дрянь! – ответил тот, крайне озабоченный.

– Но я, как всегда… – начал было оправдываться Гошка.

– Не в тебе дело, Кирилл… – он не знал настоящего Гошкиного имени и употреблял то, под которым Гошка жил у Николая Ивановича, – во мне. Не медля ни минуты, уходи черным ходом, пока этот полицейский идол торчит перед парадным – ладно, дурак попался. И тотчас передай Николаю Ивановичу, что я заболел ангиной и уезжаю к тетке Наталье. Повтори!

Гошка сказал слово в слово последнюю фразу.

– Хорошо. Давай провожу! И обращай внимание, нет ли за тобой хвоста. Хотя, по правде, это маловероятно. Если все-таки заметишь слежку, любой ценой от нее уйди. Понимаешь – любой!

Гошка тщательно выполнил все указания. Слежки за ним не было, и он поспешил домой.

Николай Иванович и Викентий, которого Гошка застал буквально на пороге – собирался уходить, – выслушав его торопливый и сбивчивый рассказ, переглянулись.

– Такая досада! – воскликнул Викентий.

– Этого следовало ожидать.

– Что делать?

– Немедленно исчезнуть на время и… – он посмотрел на Гошку, – на всякий случай забрать Кирюху. Сбить их со следа.

В пятую годовщину своего восшествия на всероссийский престол, 19 февраля 1861 года, царь Александр II подписал «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» и соответствующий «Манифест». Настал, казалось, час, которого с таким нетерпением ждали миллионы крепостных Российской империи, а вместе с ними и вся передовая Россия.

Гошка с Викентием из Казани двигались в городок Спасск, где в земской управе служил отец Викентия.

Но что за диво?

Войны ни с какой державой нет и вроде бы не предвидится До летних лагерей и учений далече, февраль на дворе. А повсюду приметные передвижения войск. Фельдъегерей и начальственных экипажей более обычного. Жандармские офицеры и нижние чины, похоже, все, сколько их было, высыпали наружу. На постоялом дворе, где остановились Викентий и Гошка, о том разговор между мужиками.

– Штой-то разбегались, словно растревоженные муравьи?

– Казенное дело.

– Может, воля выходит?

– Солдаты тут при чем?

Голос из дальнего угла:

– Знать, такая воля, что без солдат и жандармов господам не обойтись…

На голос ощерились всем постоялым двором:

– За таки слова, мил человек, по морде обеспечиться очень даже легко!

Однако все, что происходило в Казанской да и иных губерниях, было прямехонько связано с предстоящими переменами в жизни России. Как известно, на одной чаше весов были интересы крепостных крестьян, на другой – помещиков. Которые должны были перетянуть, догадаться не трудно. Несколько ранее, а именно 28 января, на первом заседании Государственного совета, посвященном рассмотрению условий крестьянской воли, царь Александр II сказал:

– Я надеюсь, господа, что при рассмотрении проектов, представленных в Государственный совет, вы убедитесь, что все, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, сделано.