Да, безусловно справедливы слова Софокла:

ибо легок и гладок путь к тому, чего мы хотим, а большинство – по незнанию и неведению прекрасного – хочет дурного. Правда, во многом помогли Тирибазу соблазнительное величие царской власти и страх Дария перед Охом; не без вины оказалась и Киприда – я имею в виду удаление Аспасии.

29. Итак, Дарий полностью доверился Тирибазу. Когда в заговор были вовлечены уже очень многие[25], какой-то евнух открыл Артаксерксу все их планы, в точности выведав, что они решили ночью проникнуть в спальню царя и убить его в постели. Отнестись безразлично к нависшей угрозе и пропустить донос мимо ушей Артаксеркс считал опасным, но еще более опасным представлялось ему поверить доносчику без всяких доказательств. И вот как он поступил. Евнуху он велел оставаться при заговорщиках и зорко за ними следить, а в спальне распорядился пробить стену позади ложа, навесить дверь и прикрыть ее ковром. Когда срок покушения настал, евнух известил об этом царя. Артаксеркс не поднялся с постели до тех пор, пока не приметил и не разглядел каждого из вошедших, и только увидев, что они обнажили мечи и ринулись к нему, мгновенно откинул ковер, проскользнул во внутренний покой и с криком захлопнул за собою дверь. Убийцы, так и не исполнившие своего замысла, но узнанные царем, выбежали в те же двери, которыми прокрались в спальню. Тирибазу все советовали спасаться, потому что вина его открылась; рассыпались кто куда и остальные. Тирибаз был настигнут, положил в схватке многих царских телохранителей и, в конце концов, пал сам, сраженный брошенным издали копьем.

Дарий, взятый под стражу вместе с детьми, предстал перед царскими судьями – так распорядился отец. Сам Артаксеркс на суде не присутствовал, и с обвинением выступили другие, но служителям приказал записать мнение каждого из судей и записи подать ему. Все высказались единодушно и приговорили Дария к смерти. Прислужники взяли его и отвели в темницу по соседству с дворцом. На зов их явился палач с острым как бритва ножом, которым отрезают головы осужденным, однако ж, увидев Дария, в ужасе отступил, оглядываясь на дверь и словно не имея ни сил, ни мужества наложить руку на царя. Но судьи снаружи грозно приказывали ему делать свое дело, и тогда, отвернувшись, он схватил Дария за волосы, запрокинул ему голову и перерезал ножом горло. Некоторые писатели сообщают, что суд происходил в присутствии самого Артаксеркса и что Дарий, под бременем улик, пал ниц и молил отца о пощаде, но царь в гневе вскочил, вытащил из ножен саблю и зарубил сына. Потом он вышел на передний двор, помолился Солнцу и промолвил: «Ступайте персы, ступайте с радостью и расскажите остальным, что великий Оромазд покарал замысливших ужасное преступление!»

30. Таков был исход этого заговора. Ох, которого поддерживала Атосса, питал теперь самые светлые надежды на будущее, но все еще опасался Ариаспа – единственного оставшегося в живых законного царевича, а из побочных братьев – Арсама. Ариаспа персы считали достойным престола не потому, что он был старше Оха, но за его мягкий, простой и добрый нрав, Арсам же славился умом и был особенно мил и дорог отцу, о чем Ох отлично знал. Задумав погубить обоих, Ох, отличавшийся разом и кровожадностью, и коварством, против Арсама пустил в ход природную свою жестокость, а против Ариаспа подлую хитрость. Он стал подсылать к Ариаспу одного за другим царских евнухов и друзей, всякий раз приносивших грозные и пугающие вести, будто царь решил предать его мучительной и позорной казни. Что ни день доставляя с таинственным видом такого рода сообщения и то нашептывая, что царь откладывает свой приговор, то – что вот-вот приведет его в исполнение, они до предела запугали несчастного, смешали все его мысли, наполнили душу робостью и унынием, и, в конце концов, он раздобыл смертоносного яда, выпил и положил конец всем своим тревогам. Узнав о том, как он скончался, царь горько оплакал сына. Он догадывался, кто повинен в гибели Ариаспа, но, по старости лет, был не в состоянии расследовать дело до конца. Тем горячее полюбил он теперь Арсама и открыто выказывал ему величайшее доверие. Тогда Ох пришел к убеждению, что медлить нельзя, и подговорил Арпата, сына Тирибаза, убить Арсама. Артаксеркс был уже в таком преклонном возрасте, когда любое огорчение может оказаться роковым. Узнав о страшной участи Арсама, он в самый короткий срок угас от печали и горя. Он прожил девяносто четыре года, правил царством шестьдесят два и оставил по себе славу доброго, любящего своих подданных государя – главным образом, в сравнении с сыном своим Охом, который всех превзошел кровожадностью и страстью к убийствам.

1. У философа Хрисиппа, Поликрат, приводится одна древняя поговорка. Но, вероятно, страшась зловещего смысла этой поговорки, Хрисипп передает ее не в подлинном виде, а в том, какой сам находит более пристойным и уместным:

Дионисодор из Трезена, опровергая Хрисиппа, восстанавливает истинное ее звучание:

и прибавляет, что она затыкает рот тем, кто, сами по себе не стоя ничего, хотят укрыться за доблестями предков и неумеренно их превозносят. Но в ком, по слову Пиндара[1], «обнаруживается природное благородство отцов», как, например в тебе, устраивающем свою жизнь в согласии с самым прекрасным из семейных образцов, для того, конечно, истинное счастье – вспоминать о великих и славных предках, слушать рассказы о них или же рассказывать самому. Ибо такие люди не по недостатку собственных заслуг ссылаются на заслуги чужие, но, видя в своих достоинствах наследие отцов и дедов, тем самым воздают им хвалу и как родоначальникам, и как наставникам жизни.

Вот по этим-то причинам я и посылаю тебе составленное мною жизнеописание Арата, твоего согражданина и прародителя, которого ты не посрамляешь ни славою твоей, ни могуществом. Правда, ты и сам не пожалел трудов, чтобы с величайшею тщательностью собрать все известия о нем, но я хочу чтобы на семейных примерах воспитывались твои сыновья, Поликрат и Пифокл, сперва слушая, а позже и читая о том, чему им надлежит подражать. Ведь ставить всегда и во всем на первое место одного лишь себя свойственно не любви к прекрасному, а необузданному себялюбию.

2. С тех пор как город сикионян расстался с подлинно дорийским аристократическим строем[2], былому согласию пришел конец и начались раздоры между честолюбивыми вожаками народа. Сикион беспрерывно страдал от внутренних неурядиц и менял одного тиранна на другого, пока, после убийства Клеона, правителями не были избраны двое самых известных и влиятельных граждан – Тимоклид и Клиний. Казалось, государство вновь начинало обретать спокойствие и устойчивость, когда Тимоклид скончался, а Клиния Абантид, сын Пасея, стремясь к тираннии, умертвил, друзей же его и родичей кого изгнал из Сикиона, а кого и убил. Семилетнего сына Клиния, Арата, Абантид тоже обрек на смерть и разыскивал его повсюду, но в охватившей дом сумятице мальчик ускользнул вместе с теми, кто спасался бегством, и, беспомощный, полный ужаса, долго блуждал по городу. Случайно оставшись незамеченным, он попал, наконец, в дом одной женщины по имени Сосо – супруги Профанта, брата его отца, приходившейся сестрою Абантиду. Женщина эта и вообще отличалась благородством характера и, к тому же, подумала, что ребенку удалось спастись по воле кого-то из богов, а потому укрыла его у себя и ночью тайно отправила в Аргос.