— Тут ты не прав, Сова. — Ёж подошёл к шторе и сквозь лазейку посмотрел на улицу: Барсук и Лис садились в экипаж. — Что бы там не произошло, и кто бы ни был виноват — Обществу брошен вызов, на который мы обязаны ответить. Как ни крути, Макрона поставили по нашей просьбе, и если он осмелился поднять хвост, то этот хвост должны обрубить только мы. Следующий, кто придёт на его место, должен помнить судьбу предшественника.

— Снова расходы, — прокряхтел Сова.

— А как ты хотел хитрец? — с ухмылкой убийцы произнёс Змей. — Хорошо, что у меня человечек для такого дела знакомый есть.

— Ты это о ком? — спросил Ёж.

— Да есть один солдатик, ты его видел даже. В том году поезда наши в Варшаву и Данцинг водил.

— Не помню, — немного задумавшись, произнёс Ёж и тут же уточнил: — возьмётся ли?

— Возьмётся, — растягивая слово, сказал Змей. — Должок за ним… сынишку его от каторги уберёг.

— Я всегда говорил, что добрые дела возвращаются сторицей, — назидательно произнёс Ёж. — А теперь о печальном. Наши товарищи сообщают, что произведены огромные конфискации, как на самой территории Франции, так и за её пределами. Берн, Франкфурт, Цюрих лишились до трёх четвертей "особых" товаров. Пострадали склады в Штутгарте, Мюнхене, Дрездене, Гамбурге, Лейпциге. К нам они имеют лишь посредственное отношение, но для полноты картины Вы должны это знать. В Бремене вообще всё к ебе… спалили, и прямой убыток в тридцать две тысячи рублей семнадцать копеек. Слава Всевышнему, штеттинский амбар не пострадал, откупились и всё вывезли. Предлагаю повысить чин Митрофана на один клык и называть отныне Перст. Благодаря ему поставки не прекратились и казна в прибыли.

— Поддерживаю, — Сказал Змей и вслед за ним в положительном решении высказались остальные.

— А вот в Кюстрине и Данциге при даче мзды пропал не только товар, а ещё и наши люди. Хлопок вернут, а за жадных дураков по пятьсот рублей серебром придётся выложить. Франками естественно. Что б им в Фаларисовом быке побывать. Этих предлагаю лишить по два клыка, имён и штраф в общество по тысяче рублей.

— Я против! — высказался Сова. — Пусть мне пропорют брюхо, но без Лиса и Барсука вырывать клыки и лишать имён нельзя. Только впятером такие решения принимаются, так издревле повелось.

— Тогда с Хряща и Потроха лишь денежный штраф и дождёмся слов наших братьев.

— Что станем делать с гостем из Калькутты? — подал голос Змей.

— Одни несчастья через него, — пробурчал Сова. — Или Вы не чувствуете беды?

— Так ли? — с сарказмом спросил Ёж, посмотрев на товарища. — А кто ещё месяц назад предупредил, что области между Эльбой и Рейном отойдут галльскому петушку? Вы же все сомневались: "быть такого не может" — похожим на голос Лиса произнёс Ёж. — А человечек вон, как помог — и сукно с кожами выкупил и советом подсказал. С иной стороны беда идёт брат, совсем с иной. И мне это жутко не нравится.

— Допустим, — сказал Сова, — сукно с кожами он по сильно усреднённой цене выкупил, и прибыли мы получили на мизинец. А вот, последние слова, придётся пояснить.

Ёж мог припомнить немало случаев, когда он был сыт Совой по горло, когда он смертельно уставал от его непрестанного хриплого нытья, напоминавшего скрипучий колодезный журавль. Тогда оставалось только уйти куда-нибудь подальше, например, к окну и смотреть в него до тех пор, пока Сова не станет сам себя слушать. И, тем не менее, Сова оставался весьма полезным компаньоном: он надёжно контролировал ситуацию на южных рынках и умел точно оценивать потенциал людей, именно благодаря своим постоянным сомнениям. Так что сейчас действительно придётся всё объяснить, или хотя бы намекнуть на истинное положение дел.

— Меня опечалил не сам факт, что эти идиоты: Никита и Пётр не смогли найти нужный подход, а то, — последнее слово Ёж произнёс нарочито громко, хлопнув ладонью по столу, — что были заранее предупреждены и ничего не предприняли, словно не захотели или — едва слышно — и того хуже. А если смотреть с другой стороны, то получается, что Барсук поставил этих людей. Его креатура.

— И деньги по слову Барсука тоже повезли, — словно только узрев недоступную истину, с жаром проговорил Сова. — А может, и не было никаких денег, а?

— А может, и яхты потопленной не было? — произнёс Змей.

— Яхта была, — Ёж подошёл к бочонку и зачерпнул ковшиком пиво, — её потопили на глазах Джона, только тела Марка никто не видел.

— Да, нехорошо получается… Но всё же, по гостю что решим? — напомнил Змей о своём вопросе.

— Добрые люди донесли, что в кирпичных домах производят какие-то предметы и сносятся в амбар, а это означает, — Ёж сделал глоток пива, — что рано или поздно ими станут торговать. Думаю, нам стоит получить свою долю и в следующий приезд гостя поставить перед ним этот вопрос.

— Поддерживаю! Поддерживаю!

Ноябрь десятого года, к моему сожалению, практически без боя быстро уступил права зиме, оставляя свои редуты, бастионы и капониры снежной вьюге и морозу. Теперь, что ни день, окрыленный бог Гелиос, облачённый в тонкую, колеблемую ветром тогу, нещадно гнал огненосную квадригу по небесным чертогам, стараясь как можно быстрее скрыться за горизонт. Его золотистые кудри, выбивающиеся из-под сверкающего шлема, подгонявшие колесницу с востока, реяли на ветру, уже с трудом разгоняя тёмные тучи. И всяк, кто находился на земле, отмечали, как короток стал световой день. Остались в прошлом дивные вечера, когда растения в саду благоухали непередаваемым бальзамом ароматов, созвездия над головой вершили небесный хоровод, а тёплый ветер от речки, укрытый ночной мглой, ласкал слух цикадами и успокаивал душу. Туда же канул восторг от нового солнечного дня, украшенный бессчётными, щедро разбросанными возможностями, какие дарует счастливые случаи для исповедующего труд человека.

Всегда чувствовал некий дискомфорт в это время года, а уж в сложившейся ситуации… Мои взаимоотношения с артефактом оставались в самом деле странными, в них ощущалось что-то неестественное, и они напоминали головоломку, которая попалась как-то на глаза и лежит, и никуда девается, наоборот — упорно и неразрешимо всё растёт и растёт. Бесчисленное количество ночей я провёл во снах под его влиянием, когда только звёздное небо было у меня перед глазами, и огромный серебристый шар посреди бесконечного космоса, и они манили меня к себе. Иногда, в такие минуты, мне хотелось взлететь. Шар выглядел очень натурально, я видел его металлический отсвет, эти блики полированного покрытия и мне казалось, что я уже возле него, приближаюсь всё ближе и ближе, но он не пускает меня, хотя деваться ему некуда. Я словно оказался связан по рукам и ногам и все мои попытки проходили впустую. Неприятные сны, хмарь с непогодой и чувство чего-то незавершённого буквально угнетали меня, заставляя смотреть на движения мира из-за стекла окна кабинета. И если бы нынешняя череда лениво упорядоченного времени домашнего сидения не предоставила мне возможность сосредоточиться на отложенных проектах и занятиях, то я бы просто сорвался и уехал куда-нибудь. К счастью, в этот промозглый день, аккурат после урока французского, меня навестил Ромашкин с супругой, и мы наконец-то засели за письменным столом, составляя план, где ещё совсем недавно я выписывал сложносочинённые предложения.

Один из таких проектов, обсуждаемых мною с Андреем Петровичем ещё в Туле, был связан с ликвидацией безграмотности. На первых порах в именье и соседних деревнях. Тогда наши акценты были расставлены на молодёжь мужского пола шести-четырнадцати лет, но с возникновением так сказать "военного поселения" из тридцати рекрутов, которые имели непонятный статус, фактически крепостных по купчей и одновременно, по казённым бумагам "мёртвых душ", утонувших при переправе, планы существенно изменились. Первоначальные знания счёта, азбуки и чтению по слогам им втолковывал одноногий фельдфебель, приставленный к делу по просьбе Полушкина. Худо-бедно, ветеран справлялся, а вот с расширенной программой обучения, полагаться на него уже не стоило. Фельдфебель просто не обладал нужными знаниями. Этим стал заниматься Ромашкин, неожиданно проявив способности к армейским дисциплинам, в особенности к теоретическим основам артиллерии, диверсионному и снайперскому делу. С детьми же всё пошло как по накатанному тракту, так как уже существовала основа заложенная Семечкиным, учившему детей помаленьку. Ещё к середине осени, в авральном режиме, наконец-то появилось помещение, где можно было осуществить нашу задумку. Школа возле рабочего общежития состояла из двух классных комнат с общей печью, со столовой и, размещаясь в одноэтажном кирпичном здании, была более чем скромна. По крайней мере, без мраморных балконов под надзором каменных львов у подъезда и паркета в залах, зато с хорошим освещением, оснащением для учёбы и тремя преподавателями из друзей Клауса Ивановича. Может, и не самыми лучшими педагогами (учителя из недоучившихся студентов те ещё наставники), зато не потерявшие веру в справедливое, лучшее и доброе, а эти качества для становления личности, по моему мнению, одни из самых главных. Иначе из-за парты выйдет просто грамотный циник. Надеюсь, они смогут донести до своих подопечных, как безгранично поприще деятельности человека: ведь едва он осознаёт своё бытие, едва почувствует свои силы, и ему, юному созданию мира, вся вселенная раскрывает свои сокровища и, покоряясь могуществу его мысли, снаряжает всеми орудиями, нужными ему для совершения подвига. И если, прислушиваясь к себе, ученик различает какой-то таинственный зов, манящий его подобно колокольчику феи, в туманную, неизведанную даль, — он словом, пером, кистью, резцом, звуками музыки вызывает из своей души новые миры, полные очарования и жизни. Он углубляется в природу, допытывается её тайн и раскрывает их людям, как когда-то Прометей, в живом знании. Вот, кого должен вырастить и воспитать настоящий учитель. Ведь он честным, бескорыстным трудом, благородным призрением личных выгод, готовностью самопожертвования в деле правды и несения знаний водворяет добро, которое назначило провидение для его деятельности, во имя самой жизни.