— С этого момента, канальи, если кто-нибудь из вас шумно зевнёт или пустит ветра, пусть лучше сам себя заколет. Иначе я с живого спущу шкуру.

Услышав этот спич, Полушкин сделал было ещё попытку разглядеть тени. Его разобрало любопытство и охотничий азарт, но все усилия были тщетны. Тогда он попытался представить их себе воображением, как это делал на охоте. Даже в тех случаях, когда объект наблюдений находится прямо перед нами, на уровне наших глаз, и ничто не мешает нам его видеть, мы придаём ему те краски и те черты, какие нам самим хочется в нём найти. И в голове Иван Ивановича стала формироваться картинка.

— Тимофей, — обратился поручик к следовавшему за ним товарищу, одетому в волчий полушубок и такую же шапку, — а зайди ка ты братец тем нехорошим людям с тыла, да насыпь им дроби под хвост. Видишь?

— Ага, вижу вашблагородие, — прошептал тот, — ловко шельмы спрятались. Под плетень из веток и листьев.

— Ловко, али неловко, а их там не меньше полудюжины, — определил Иван Иванович и добавил:

— Вернитесь назад и ужом переберитесь на ту сторону, скрытно, но шустро. Алексей Николаевич вот-вот будет здесь, а эти явно по его душу.

— Успею.

— Степан, — продолжал Полушкин, — ступай в семи шагах позади брата, поспешествуй и посматривай по сторонам. А я с Василь Фомичом на этой стороне с татями разберусь. Капсюли на брандах все проверили? По первому выстрелу, с Богом.

Спустя четверть часа или чуть больше Полушкин заметил своих людей. Те сумели подкрасться к неприятелю достаточно близко и уже были готовы действовать. В принципе, время как раз и настало. На дороге показалась карета. Дальше счёт пошёл на секунды, и выскочивший как чёрт из табакерки низкорослый бандит, попытавшийся выбить стопор противовеса подвешенному на верёвках бревну, рухнул как подкошенный после громко отданной команды пистолетом Иван Ивановича. Вслед за первым выстрелом пошла беспорядочная стрельба. Братья опустошили по четыре ствола, стреляя в спины через плетень, пока в это время Полушкин с Василием Фомичом вели перестрелку с оставшимися двоими, укрывавшимися по другую сторону дороги, и судя по всему, не совсем успешно.

Готовясь встретить засаду во всеоружии, я предупредил кучера, что едва замок скроется из вида, как переберусь на запятки и всю лесную дорогу проеду там. Впрочем, все эти перестраховки оказались излишни. Я успел только к шапочному разбору. Полушкин бился на ножах с последним из живых бандитов, в котором я безошибочно опознал того мужчину, которого видел за ужином в первый день моего приезда. Это был фехтмейстер Гийом.

В его движениях угадывалась вкрадчивая и неодолимая мощь хищной кошки, он и рычал как дикий зверь, делая каждый выпад, заставляя леденеть кровь в жилах. Пары минут не прошло, как, подбираясь к ним и внимательно следя за поединком, я стал очевидцем двух событий. Ловко поднырнув под руку Полушкина, Гийом подставил ногу, и жёстким толчком сшиб поручика наземь, ошеломив всех невиданным приёмом из арсенала какой-то специфической борьбы, похожей на самбо. Иван Иванович с трудом нашёл в себе силы откатиться на пару шагов и, кувыркнувшись, вновь оказался на ногах, вызвав удивление у своего противника. Гийом скосил взгляд на широкий охотничий нож, который должен был распороть бок русскому, но отчего-то не достиг цели и, решив покончить с врагом, один за другим стал наносить удары, от которых Полушкин с трудом уходил. В мастерстве француза сомнений не осталось ни у кого, это был гений ножевого боя: быстрый, опасный, непредсказуемый. Уже дважды кончик ножа вспарывал мех полушубка, и поручик держался только чудом, как вдруг, поскользнулся на листве и неуклюже упал, взмахнув руками.

— Tu es mo…

Гийом так и не успел довершить фразу. Его рука судорожно метнулась к горлу, но все попытки зажать рану были обречены. Из рассечённой артерии кровь била фонтаном, стекая по пальцем, как прорвавшийся сквозь твердь родник.

Иван Иванович тем временем ловко вскочил и отойдя от поверженного противника, скорая смерть которого уже не вызывала у него сомнения, напряжённо наблюдал. Даже с такой страшной раной, ведомый яростью человек может отыскать в себе силы и вложиться в последний бросок. Полушкин ощущал в себе такие силы, а нынешний противник был явно на голову выше в мастерстве, и в желании победить уж точно не уступал. Однако француз сделал шаг назад, присел и умоляюще посмотрел на своего врага.

— Иван Иванович! Не подходи! — крикнул Василь Фомич. — У него кинжал за голенищем.

Гийом сумел лишь выдавить из себя улыбку, понимая, что хитрость не удалась, и испустил дух.

— Дьявол, а не человек, — произнёс Полушкин, предвещая мой вопрос, отчего не воспользовались огнестрельным оружием. — Если б он не знал, что у нас бранды разряжены, мы бы и минуты не продержались. Тут и Генрих Вальдемарович сплоховал бы. Впервые такое уменье вижу. Ни мгновенья не стоял на одном месте, как маятник: туда-сюда. Всё время мной или деревьями прикрывался, да к шпаге подельника своего лез.

— А где граф? — спросил я.

— Старик? Не жилец, — сказал Иван Иванович, мотнув головой из стороны в сторону. — Две пули в него всадил.

— Отходит уже, — уточнил Тимофей, переворачивая графа на спину. — Ан, нет. Смотрите, панцирь на нём. Живёхонек. Делать то что?

— Что с татями делают, — зло ответил я, — на сук.

В этот момент, словно понял приговор, граф застонал.

— А ты, Василь Фомич, — обращаясь к унтеру, спросил я, — чего там возле дерева, как привязанный стоишь? Али запамятовал, что после боя сделать надо? Проверить всех, собирать трофеи и ходу.

— Невмочь, Алексей Николаевич, меня шпагой к дереву прикололи.

На мгновенье мы позабыли обо всём, столпившись у дерева, к которому был прибит как гвоздём Василий Фомич. Шпага вошла ему в бок, где печень и вышла со спины, пробив буковый ствол так, что с обратной стороны торчал кончик клинка сантиметров пять длиной.

— Василь Фомич! Ты там это, не смей умирать! — крикнул я, бросаясь к карете, где лежала аптечка. — У меня такие лекарства, такие лекарства… с того света вытянут.

Не вытянули. Василий Фомич продержался ещё пару минут, несколько раз проговорил про грехи, про внучку, попросил присмотреть за приёмными детками, что остались дома, испросил прощения и умер.

— Страшно грешен был Василь Фомич, но смерть в бою все грехи списала, — сказал я, закрывая глаза усопшему.

— Внучка и две дочки приёмные сиротками остались, — тихо произнёс Полушкин, — к себе заберу.

— Иван Иванович, на сегодня хватит смертей. Тело Василия Фомича в карету, графа туда же. Следите за кучером, чтоб не сбежал, а то он и так весь трясётся. Мы возвращаемся.

В замок мы буквально влетели, и как только раненого графа уложили в постель, мажордома и всю когорту слуг тут же заперли под замок. Полушкин с товарищами отправился спешно приводить себя в порядок после бдения в лесу, а я к виновнику недавних событий.

— Что же Вы, граф натворили? Решили раз и навсегда избавиться от долгов старым проверенным способом? А знаете, что говорит по этому поводу мой друг: не бери чужого, а если намереваешься взять, то будь готов расстаться со своим, — проговорил я, смотря на лежащего в кровати хозяина замка, — так где же золото?

— У меня ничего нет, — едва выдавил слова граф. — Ради всего святого, грудь огнём горит, дайте попить.

Я с любопытством разглядывал глубокие морщины под бегающими глазами, жёсткие складки вокруг губ и быстро раздувающиеся пазухи носа. Ни дать ни взять, лицо мыслителя, который только что узнал о шаровидности земли. Впрочем, именно так и должен был выглядеть подлец, отдавший себя на милость победителя.

— Это сладкий чай, — сказал я, поднося к губам графа чашку, — Больше пейте. От пули пластина бриганты распорола кожу и впилась в ребро, Вы потеряли много крови, и если бы не Полина, я бы пальцем не пошевелил для спасения такой шкуры как Ваша. Так что произносите её имя в молитвах каждый день. Где золото?