Свет залил церковь отца Ниниана, и тот сразу ощутил душевный подъём. Он больше всего любил это место именно по утрам, когда оно выглядело так.

Он приложил ладонь козырьком ко лбу, чтобы посмотреть на розу[1] над хорами[2]. Её яркий свет очерчивал пюпитры, делая их похожими на скелетообразных наблюдателей, и они отбрасывали длинные тени на орехового цвета паркет в нефе. Вокруг церкви Святых Невинных Младенцев в течение двух столетий разрастался город, и это означало, что только в это время суток естественный свет мог беспрепятственно проникать сквозь любое окно здания, построенного в восемнадцатом веке. Для большинства жителей Кардиффа, проходивших мимо по пути в магазины, на работу или в клубы, церковь могла быть практически невидимой. Она была старой и усталой и немного напоминала отца Ниниана, но в такие моменты он снова видел в её раскрошившемся розовом песчанике Божье великолепие. Он даже мог не обращать внимания на грохот и вибрацию от коллекторных работ, производившихся на улице за углом.

Он вдохнул все знакомые церковные запахи. Запах дыма от потухших жертвенных свечей. Запах воска от полированных скамей. Запах старого ладана. В ризнице должно было пахнуть бельём и дешёвым лосьоном после бритья, принадлежащим старшим алтарникам.

Алтарники были только мальчиками, потому что отец Ниниан не любил алтарниц.

Двое одиноких прихожан ожидали его прихода, чтобы исповедаться. Миссис Уэндл и её муж, конечно, закутанные в свои тяжёлые пальто, сидели на скамье между пятым и шестым стояниями крестного пути[3].

Симон Кириниянин и Святая Вероника с застывшими блаженными выражениями на лицах смотрели вниз с написанных маслом фресок девятнадцатого века.

Он преклонил колени перед алтарём. Поднявшись, он улыбнулся Уэндлам. В отличие от нарисованных святых, они избегали его взгляда. Пенсионеры предпочитали беседовать со священником в условиях предполагаемой анонимности на исповеди, изливая свои бесконечные литании[4] простительных грехов, тривиальных проступков и обид. Отец Ниниан же держал боль собственных смертных грехов при себе.

Он поддался искушению, он знал это, но плоть была слаба. Ещё он знал об обещании проклятия, если он не искупит свой грех, и что грех должен быть оплачен благодатью до его смертного часа.

По крайней мере, для этого у него было достаточно возможностей.

Его ризничий суетился у алтаря, готовя церковь к дневной мессе. Отец Ниниан улыбнулся пожилой женщине и указал на Уэндлов.

— Обычные свидетели, а, мисс Балливант?

Мисс Балливант неодобрительно надула свои старческие губы, так, что они стали похожи на собачью задницу. Она открыла Новую иерусалимскую Библию на алтаре и постучала артритичным пальцем по странице.

Отец Ниниан увидел, что это Откровение Иоанна Богослова[5].

— А на головах его имена богохульные[6], — прошептала она. В церкви мисс Балливант всегда шептала. Отец Ниниан видел её только в церкви, так что, может быть, она шептала всегда. — Имена богохульные, — подчеркнула она и схватила его за рукав своей узловатой рукой. Отец Ниниан собирался было сказать, что это не слишком подходящее Уэндлам описание, но мисс Балливант продолжила: — Эти юнцы играют с чудовищами. Они не понимают, что Хэллоуин должен быть кануном Дня всех святых. Вы должны сказать об этом в своей проповеди, отец. Это не трюки и не удовольствия, не призраки и не чудовища. Забудьте о святых, и всё, что останется — культ смерти.

Отец Ниниан отвёл взгляд от возбуждённого лица старухи и рассмотрел пассивные выражения на лицах нарисованных святых у стояний крестного пути.

— Я подумаю об этом, мисс Балливант, — сказал он, имея в виду обратное. — Но я не должен заставлять Уэндлов ждать, правда ведь? Моё облачение готово к мессе?

Уходя, он поймал себя на преступной мысли. В конце концов, пенсионеры могли бы покаяться в смертных грехах в Хэллоуин. Если миссис Уэндл в минуты слабости практиковала чёрную магию, это было бы чистейшим нарушением первой заповеди[7]. Он мог лишь надеяться.

Когда он шёл по боковому проходу, вслед ему неслось шипение мисс Балливант, которая скрылась в ризнице.

— Кое-кто уже здесь. Он ждёт.

Отец Ниниан нахмурился. Он предпочитал, чтобы кающиеся грешники ждали снаружи, пока он не усаживался на своё место в исповедальне. Тогда ему не приходилось слишком пристально вглядываться через решётку. Он поцеловал и надел стóлу[8], тихо произнёс слова молитвы и мягко сказал:

— Да, дитя моё?

Из-за решётки послышалось хихиканье.

— Дитя моё? — повторил молодой мужской голос.

Отец Ниниан надеялся, что это не очередной субботний утренний пьяница. Он наклонился к решётке. Запаха алкоголя не чувствовалось, только пыльная завеса и рама из вишнёвого дерева.

— Сколько времени прошло с вашей последней исповеди?

— Простите меня, отец, — отозвался тихий голос. — За ваши грехи.

Теперь отец Ниниан смотрел прямо через решётку. Он видел фигуру в оранжевой футболке «Кардифф Юнайтед». Немигающие зелёные глаза смотрели прямо на него, это было так шокирующе, что священник отпрянул. Он знал этого мальчика. Хотя, конечно, он был уже не мальчиком, он был… кем? Отец Ниниан пытался привести мысли в порядок. Один из его алтарников, служивший… лет восемь назад, может, больше. Гэри, или Гарет, или Грэм.

Гарет, это был Гарет. Теперь ему должно было быть около двадцати. Как он мог забыть Гарета?

— Вы не простите меня, — холодно сказал Гарет.

Отец Ниниан потеребил брючину. Он не мог уйти сейчас, он едва пробыл здесь две минуты, что подумают Уэндлы?

— Не я прощаю тебя, сын мой. Я отпускаю тебе грехи во имя…

— Мне не нужно ваше отпущение грехов.

— Ты мог бы поискать покаяния в любой церкви. Почему ты выбрал церковь Святых Невинных Младенцев?

— Святых Невинных? — Очередной смешок. — Вы и сами отнюдь не невинны, правда, отец?

Он загремел разделявшей их решёткой.

— Я принёс вам это.

Он протолкнул сквозь решётку кусочек цветного картона. Он был похож на большую игральную карту, размером с лист бумаги, сложенный пополам. Отец Ниниан взял его и стал озадаченно изучать.

Его вопрос увял сам собой, когда он услышал шипение, похожее на чирканье спички. Первая мысль священника была абсурдной — он подумал о том, что техника безопасности запрещает курить внутри зданий, но он всё равно разрешал своим алтарникам зажигать кадила и окуривать церковь ладаном.

Исповедальню залил яркий свет. Сердце священника забилось сильнее. Всё помещение горело этим светом. И в этом замкнутом пространстве перед его глазами начала вырисовываться фигура припавшего к земле человека, тёмная на светлом фоне, сиявшем ярче, чем роза.

Нет, это был не человек. Теперь он видел монстра в обличье человека. Его тело было едва прикрыто какими-то тряпками. Лохматые волосы обрамляли искажённое в злобной гримасе лицо с глубоко посаженными глазами и ртом, с которого капала слюна.

Его лоб был изборождён глубокими морщинами, на его бровях красовались огромные складки. Замкнутое пространство исповедальни заполнило его зловоние.

— О Господи! — закричал отец Ниниан.

— Как обычно, — отозвался спокойный голос Гарета, — Бог ничего не сможет поделать с этим.